За чертой

Обойдя свой хутор и собрав приличный куш, мы шли к Деркулу. Там за мостом старые казачьи хутора Нижний и Верхний, по недоразумению приписанные к Украине. Нижний хутор сразу за мостом, у Деркула. Верхний – на горе. Школы в Нижнем и Верхнем только начальные, поэтому все старшие классы учатся уже у нас, во Власовке. Николай Носач, Жека и Володька Кубанцев, которого все знали, как Кубане́ц, уже обошли Нижний хутор и поджидали нас, чтоб вместе двинуть на Верхний. Здесь всем заправлял Носач. Один он знал все колядки, прославляющие Христа, поэтому строго распределял, кому и что нужно пропеть.

А в Ерусалиме рано зазвонили, – всегда начинал он сам, при этом «Бом, бом, бом» доверялось исполнять только Кудину и Кубанцу́. Натаха с Людкой-козой замечательно исполняли своё: «Динь-динь, динь-динь». Жеке, мне и Бармалею надлежало помалкивать, так как мы «бомкали» невпопад и портили песню.

Особо Носач любил исполнять:

Ночь тиха над Палестиной
Спит усталая земля.

В этой колядке было более двадцати куплетов, и если б мы позволяли Носачу исполнять их все, то Верхний хутор нам до утра не пройти. Поэтому, вопреки его наказу молчать, мы с Жекой подхватывали на свой манер:

Горы рощи и долины —
Скрыла всё ночная мгла.

Колядка начинала походить на всем известную «Белорусскую партизанскую» песню. А когда к нам подсоединялся ещё и Бармалей, Носач, тяжело вздохнув, замолкал. Воспользовавшись моментом, мы резко меняли репертуар:

Коляда-коляда
Накануне Рождества
Хоть рубль, хоть пятак —
Не уйдём мы просто так! —

дружно орали мы.

А за цю колядку
Дайте чоколадку! —

тоненько пищала по-украински Людка-коза.

Носач разочарованно отворачивается, а Бармалей восхищённо смотрит на Людку своими безумными глазами.

– Эх, если б вы знали, до чего я люблю хохлушек! – восклицал Кудин и, чтобы позлить Бармалея, обнимал Людку.

Следующий, к кому непременно заходим, – Павел Николаевич, Жекин дядька. К этому дню он готовится основательно. На столе дожидаются гостей пироги с капустой, с яичной и рисовой начинкой, пироги с рыбой. Во главе стола стоит противень с печёным гусем, в коридоре дожидаются своего часа глубокие тарелки с приправленным хреном холодцом.

– Чьи будете?! – делая вид, что никого не признал, строго спрашивает Павел Николаевич.

– Та не здешние мы, приблудились с других краёв… – подыгрывая ему, отвечаем мы.

– А каких вы, приблудные, будете годков? – продолжает допрос Жекин дядька. – Это я к тому: можно ли вам наливать, или конфетами обойдётесь?

– Конфетами не откупишься! – за всех отвечает Жека.

– Ну, раз так, садитесь к столу! Только загодя нужно знать моё правило: пока не будет всё съедено и выпито, с места никто не встаёт!

Павел Николаевич наливает всем по гранёной стопке. Не пьёт у нас одна Людка.

– Я не буду, – отодвигая от себя стопку, – говорит она. – Мне нельзя.

– Опаньки! Уже «нельзя»?! – глядя на Бармалея, ревёт Жека.

– У меня гены плохие, – мудрёными словами поясняет Людка.

– Какие ещё Гены?! Бармалей, ты куда смотришь?! – не унимается Жека.

– Гены плохие, а Бармалей хороший? – смеюсь я.

– Бармалей хороший.

– Ну, слава богу, хоть с одним повезло! – После выпитой стопки Павел Николаевич достаёт из-под лавки гармонь.

– Праздник без музыки – пьянка, – назидательно говорит он и распахивает меха:

Не успеет луна появиться в небе,
Когда пьяный ворочусь я домой,
Ты не вей свои тёмные кудри, Дуня,
Над моёю больной головой! —

покачивая в такт сивым чубом, зычным голосом ведёт он свою песню.

Мы выпиваем и по второй, и по третьей, лихо расправляемся с холодцами и с гусем, а Павел Николаевич уже со слезами на глазах выводит свои куплеты:

Вот наступит печальное утро, Дуня,
Дождик частый начнёт моросить,
Ты услышишь протяжное пенье, Дуня,
То меня понесут хоронить.

Тут-то и приходит домой жена Павла Николаевича – наша школьная учительница Евдокия Александровна. По праздникам она всегда ездит навещать своих престарелых родителей, поэтому возвращается поздно, ночным поездом. Охнув, она всплёскивает руками:

– Это что ещё такое?! – хорошо поставленным учительским тоном, спрашивает мужа. – С детьми пьёшь?..

– Это где ж ты детей увидала? – откладывая гармонь, оправдывается Павел Николаевич. – Ты только глянь на эти бандитские рожи! Не дай бог с такими «детьми» повстречаться в проулке в неясное время суток…

Евдокия Александровна внимательно всматривается в наши до неузнаваемости загримированные лица, пытается выявить своих учеников. Опознаёт лишь Людку Зынченко, которая по беспечности сняла свою козью маску.

– Люда, ты же хорошая девочка… – начинает она подыскивать правильные слова.