За чертой милосердия

Из года в год все собирался — вот подготовлюсь и поступлю учиться на моряка; в Ленинграде, говорят, есть такой техникум, куда с семью классами принимают; но когда в финскую погиб на фронте отец — замерз, говорили, в окружении под Питкярантой, — и эта надежда отпала: не бросишь же семью.

Оставалось одно — ждать призыва в армию, а там уж добиваться, чтоб обязательно определили на флот. Говорят, там можно попасть в какую-то школу, после которой оставляют на сверхсрочную и люди становятся кадровыми моряками.

Вообще-то Вася и сам понимал, что надежда эта слишком уж смутная, он почти и не верил в нее, но совсем расставаться с ней не хотелось.

То, что жизнь шла своей дорогой, а его мечта оставалась сама по себе, Васю не сбивало с толку. Он уже привык к этому. Даже война, оборонные работы, уход в партизаны нисколько не разрушили его надежду, а лишь отодвинули ее исполнение на «после войны», тем самым придав ей какую-то определенность во времени. Правда, пришлось внести поправку. Поскольку военным моряком теперь ему уже навряд ли стать, то он будет гражданским — торговым или полярным.

В одном отношении Вася долго чувствовал себя неловко — он никогда не видел моря. Конечно, он хорошо его представлял себе и по книгам, и по кинофильмам, особенно по картине «Балтийцы», когда торпедные катера идут в атаку и поднимают такую волну, что их самих не видно… Да и Онежское озеро — это не какая-либо лужица, штормы бывают такие, что каменные шокшинские берега вздрагивают. И все же настоящее соленое море оставалось большим пробелом в Васиных планах…

Теперь и это позади. Когда бригада переезжала в эшелоне из Няндомы в Сегежу, Вася увидел его — серую, близко сливающуюся с небом полоску воды, мелькнувшую за окном вагона и очень похожую на Онего в непогоду. Большего ему и не требовалось, тут важно было лишь увидеть, чтоб иметь право сказать, что видел…

Остальное придет после. А если и не придет, то разве он не вправе уже сейчас считать себя тем самым «неизвестным по фамилии, дальних плаваний моряком», который воевал на суше и о котором с патефонных пластинок так здорово пел Леонид Утесов?!

Вася не умел и не любил петь. Это была единственная, пожалуй, песня, которая каждым словом и звуком жила в его памяти:

Вместе с ними в тучах пыли
Шел и он сквозь дым и мрак,
Неизвестный по фамилии,
Дальних плаваний моряк…

На западе совсем разъяснило. Ветерок, приятно обвевавший лицо, постепенно затихал, он едва морщинил воду у ближнего берега, а вся остальная поверхность озера уже отсвечивала серой матовой гладью.

Противоположный берег потемнел и, опрокинувшись в воду, стал ближе и загадочней. Часов у Васи не было, но он чувствовал, что скоро должна прийти смена. В солнечный день он смог бы определить время с помощью компаса. Вася сам разработал этот метод и гордился своим открытием. В книжечке «Спутник партизана» объяснялось, как без компаса ориентироваться в лесу при помощи часов. Дело нехитрое, но для Васи совершенно бесполезное, так как часов у него не было. Зато у него был компас. Коль часы и солнце могут заменить компас, то не могут ли компас и солнце заменить часы?

Стоя однажды на посту, Вася впервые задумался над этим. День был солнечным. Рассуждая от обратного, Вася поделил всю окружность компаса на двенадцать часов, по тридцать градусов в каждом часе. Цифру 30°, означающую час дня, поместил под южной стрелкой компаса и тенью от тонкой соломинки определил направление солнца. Все удивительно совпадало. Стрелка мысленных часов показывала где-то около половины одиннадцатого. Потрясенный своим открытием, Чуткин принялся повторять опыт. Проверяя себя, он окликал прохожих, спрашивал время, и снова все сходилось. «Часы» работали безотказно, правда, с точностью в пределах десяти — пятнадцати минут. Но дело было не в точности, а в самом открытии.

Как жаль, что солнце уже скрылось за горизонт. Да, день заметно стал убывать — короткое лето покатится теперь к закату…

II

Справа у самой воды заскрежетал под сапогами мелкий галечник.

— Стой! Кто идет? — вполголоса окликнул Чуткин, развернувшись в сторону звука.

— Свои, — тихо ответили ему, и по голосу Вася узнал командира бригады.

Осторожно выглянув из-за укрытия, Вася увидел, как Григорьев, постояв в раздумье, вдруг торопливо разделся до пояса, снял сапоги, вошел в воду и стал умываться. Комары тучей висели над ним, на фоне воды это было особенно хорошо видно, и комбриг все норовил забросить себе на спину побольше воды, это ему плохо удавалось, и комариная стая лишь слегка взмывала вверх и снова толклась у его спины.

— Николай Павлыч, иди освежись, вода прелесть! — позвал Григорьев, и Вася заметил, что наверху под деревом сидит, отмахиваясь от комаров, комиссар Аристов. В его очках отражалось красноватое зарево заката.

— Потом, — неопределенно ответил Аристов.

Григорьев умылся, прополоскал рот и с явной неохотой вышел из воды. Натягивая гимнастерку, спросил в сторону мыска, зная, что постовой услышит:

— Кто на посту?