Вот было бы здорово, если бы в нашей повседневной жизни мы могли выбирать, как в этой моей игровой программке, солнце по крупнее или помельче, озерца и деревья разной формы и цвета, змей сколь угодно страшных или совсем безвредных! Если бы мы могли все время, на все лады, переиначивать свое «я»! К сожалению, в том краю, где мы очутились, как и с какой целью — до нашего сведения не доведено, нам дается только одна попытка, а пейзаж нашего разума, солнечный или пасмурный, радушный или скупой, выбираем себе не мы. И все же, как бы ни подхватывал нас поток внешних событий, как бы ни швыряла из стороны в сторону судьба, каждый, хотя бы раз-другой в жизни, думает о себе самом, как о далеком и милом создании, по которому он скучает и которое ему хотелось бы снова найти.
Кто я такой? Каково мое настоящее «я»? Я тоже задаю себе этот вопрос по меньшей мере с четырнадцати лет, с той ночи, когда на небе было полно звезд, а на земле светился только кончик сигареты моего кузена, представляющего богемную часть семьи. Мы сидели вдвоем за деревянным столом, выставленным во двор, в одном банатском селе, где мы проводили каникулы. Хотя он был на девять лет старше, он не поднимал меня на смех, когда я принимался важно рассуждать о высоких материях: бессмертие, Бог, вселенная, любовь… В ту ночь разговор затянулся до рассвета. Я пересказывал ему свое великое, совсем свежее, открытие, а именно: что мы никогда не можем знать, как другой человек видит мир. Может, ты видишь синей какую-то вещь, которую я вижу красной, но, поскольку ты называешь этот цвет тоже красным, я никогда не узнаю, что же ты видишь на самом деле… Я не знал тогда, что этот примитивный солипсизм приходит на ум трем четвертям подростков. Мой кузен тоже рассказывал о себе — как он увлекался то театром, то рисованием, как писал стихи, как раз целую ночь играл на гитаре, как подвигал себя на всякие выкрутасы, например, заговаривал по-французски со старой крестьянкой… «А зачем это все тебе?» — спросил я, глядя, как вершины невидимых деревьев смахивают звезды при каждом порыве ветра. Раскаленный кончик сигареты дернулся вверх, разгорелся, и тут я увидел, как в комнате, где проявляют фотографии, его профиль, длинные патлы и баки, какие носили в те времена, когда «Феникс» выпускал свои первые альбомы. «Не знаю… Может, это я так ищу себя… Все пробую, как бы себя реализовать, не хочу кануть в безвестность…» «Так ты нашел — себя то есть?» — наивно поинтересовался я. «Не знаю, пока нет…» Бедный мой кузен! Он не знал тогда, что ему суждено остаться на всю жизнь безвестным инженером в провинциальном городке. Однако в ту ночь он открыл мне, сам того не ведая, некоторую зону, еще не бывшую для меня, слитого со всем окружающим, предметом для размышления. Должно было пройти еще два года, пока в другом, придунайском, селе меня не осенило откровение, что я существую, что мое «я» наконец-то родилось на свет.