За чужую свободу

— Вот что, дорогой Брольи, — продолжал Витролль, — с вами я могу быть вполне откровенен. Наши дела принимают, действительно, благоприятный оборот. Талейран уже за нас. Вот, — он ударил рукой по боковому карману, — здесь лежит записка, переданная мне герцогом Дальбергом от Талейрана к графу Нессельроде.

— Но Талейрану опасно доверять, — заметил Брольи, — этот бывший отенский епископ продает там, где дороже. Не могу не сказать, что покойный маршал Ланн довольно метко назвал его «навозной кучей в шелковых чулках».

— О, — возразил Витролль, — здесь его прямая выгода. Кроме него, за нас министр полиции герцог Ровиго, аббат де Прадт, барон Луи, императорские префекты Паскье и Шабраль и еще много других высших должностных лиц. Говорю вам, Брольи, Париж в наших руках. И к его голосу император Александр должен будет прислушаться, — уверенно закончил Витролль.

— Но для этого надо сперва свергнуть Наполеона, — заметил Брольи.

— У него нет армии, — сказал Витролль. — Его песенка спета. После того как Александр решил, несмотря на все старания Меттерниха, свергнуть Наполеона, Меттерних тоже присоединился к нам. Он боится, что Александр призовет на престол наследного принца шведского Бернадотта.

Во время этой беседы Мобрейль угрюмо молчал.

— Шатильонский конгресс — одна комедия, — продолжал Виттролль. — Разве вы не видите, лишь только Наполеон готов принять условия, союзники предъявляют новые требования. Нет, мира не будет… В крайнем случае, так или иначе, но Наполеон будет устранен…

И Витролль бросил быстрый взгляд на Мобрейля. Брольи заметил этот взгляд и пристально взглянул на шевалье.

— Он будет устранен, — как зловещее эхо, повторил Мобрейль.

На следующий день Витролль вернулся радостный и сияющий. Он был принят и Нессельроде, и Меттернихом, и самим императором.

— Дорогой Брольи, — сказал он, — наши шансы поднялись. К сожалению, подробностей сообщить не могу. Скажу одно. От меня потребовали «доказательств», и я дал их. О «нас» уже думают. Это большой успех. Пусть д'Арвильи поддерживает существующее настроение. В главной квартире уверены в близкой и окончательной победе. Дорогу на Париж считают свободной. Блюхер летит вперед по берегу Марны, но ему приказано не вступать в Париж без русского императора. Известий от него ждут со дня на день, и главная квартира готова к отъезду в Париж. Да здравствует Людовик XVIII!

Ночью Витролль и Мобрейль уехали, окрыленные радостными надеждами..

XXIV

Витролль был прав. После победы при Ротьере занятие Парижа считалось в главной квартире несомненным.

Александр был озабочен тем, чтобы медленность движений Шварценберга не дала Блюхеру возможности первому вступить в Париж, и писал ему, чтобы его войска не входили в Париж до прибытия туда союзных монархов, что «политические соображения величайшей важности того требуют».

Императорская квартира пребывала в радостном ожидании.

Наконец, по настоянию Александра, Главная армия медленно и лениво двинулась вперед.

Следом за нею выехала из Труа по дороге в Ножан и императорская квартира.

Блюхер, действительно, торопился. Он двинул свою Силезскую армию вдоль Марны и по обыкновению отдавал только один приказ: «Вперед». Уверенный почти в полном уничтожении французской армии после битвы при Ла — Ротьере, он шел усиленными переходами, разбросав более чем когда‑либо отдельные части своей армии.

Маршалы угрюмо перешептывались в тесной приемной императорской главной квартиры в Ножане.

— Нам нужен мир, — говорил вполголоса Ней, встряхивая своей львиной гривой. — Что можем мы сделать теперь, после Ла — Ротьера!

Макдональд пожал плечами:

— Он весел, как после победы.

Немного в стороне от них с мрачным усталым лицом стоял маршал Мармон, герцог Рагузский. Он стоял, опустив голову, по — видимому, в глубоком раздумье. Темные волосы в беспорядке падали на его лоб.

— Ваше мнение, герцог? — обратился к нему Макдональд.

Маршал поднял голову.

— Мое мнение? — переспросил он, словно сразу не поняв вопроса. — Мое мнение? Да, я очень устал… Он сам сказал: «Молодая гвардия тает, как снег…» — А когда я указал ему на жалкую участь жителей и всей Франции, разоренной этими разбойниками — немцами, знаете, что он ответил мне? Он буквально сказал мне: «Ну, в этом еще нет большой беды! Когда крестьянина ограбили и сожгли его дом, ему не остается ничего больше, как взять ружье и сражаться». Вот его слова. Поговорите с ним! — добавил Мармон, безнадежно махнув рукой.

— Наш долг представить ему положение дел, — сказал Ней. — Союзники готовы на мир, — так, по крайней мере, пишет герцог Виченцкий. Повторяется история в Праге и Франкфурте.

В эту минуту в приемной появился герцог Бассано с озабоченным лицом.

— Что нового? — встретили его маршалы, — что пишет Коленкур?

— Все зависит от него, — тихо ответил Маре, указывая на дверь императорского кабинета. — Я передал ему еще утром письмо Коленкура. Англия, Австрия и Пруссия согласны на мир, противодействие русского императора будет сломлено. Но медлить нельзя. Надо воспользоваться моментом. Меня призвал к себе император.

— Нас тоже, — отозвался Макдональд.