За чужую свободу

Оживление его погасло. Ревнивая тоска овладевала им. «Благо, общее благо, все это очень хорошо, — думал он, — но что же остается лично человеку? Любить всех — значит не любить никого… Ах! От Наполеона до последнего раба в его вотчине всякий жаждет личного счастья. Маленького, уютного уголка, где отдыхало бы сердце. Ни слава, ни власть не могут заполнить этой пустоты. На вершине величайшего могущества человек будет одинок и несчастлив, если его сердце, только уголок его сердца не будет заполнен. Без личного счастья ничто не нужно… Ничто…»Такие мысли овладевали молодым князем по мере того, как он все больше и больше пил старый рейнвейн… И опять та же мысль захватила его. «Если нет личного счастья, надо умереть».

— Ну что же, умрем! — почти громко произнес он, выпивая новый стакан вина.

— А вот и я! — раздался звучный голос. На пороге стоял старый князь.

— Ба! Да ты один, — продолжал он весело. — Я слышал твой голос. Это, значит, ты говорил монолог…

Никита Арсеньевич весело рассмеялся. Он был при полном параде. Под темным фраком голубела лента, на груди в брильянтовых огнях горела звезда.

— Да, я один, — ответил Левон, вставая навстречу дяде, — я расфилософствовался.

— Вижу, вижу, — с улыбкой промолвил князь, подмигивая на пустую бутылку. — Ну, я так голоден и с удовольствием поем. Надо тебе сказать, — продолжал он, — что умеренность и экономия наша добродетель. Мы сохранили традиции императора Павла… Ох, голодно было на его ужинах. Вот Григорий Александрович, тот умел покушать и умел угостить. Уж ежели ужин у светлейшего — так ужин. А где же Irene? Я думал, ты говоришь с ней.

— Я не знаю, где княгиня, — ответил Левон.

— А — а, наверное, у своей приятельницы, этой ханжи Напраксиной, — сказал Никита Арсеньевич. — Терпеть не могу ее… Собирает какую‑то сволочь у себя, на которую я пожалел бы кнутов на моей конюшне.

— Что слышно нового? — спросил Левон, желая переменить разговор.

— Что нового? — отозвался старый князь. — Разве только то, что мы уже в Париже, а Бонапарт повешен… Таково, по крайней мере, их желание. Ах да, вот новость так новость. Предполагается сватовство великой княгини Екатерины Павловны с прусским королем. Она в самом деле создана царствовать… Но, какая игра судьбы! Тверь, сватовство Наполеона, принц Ольденбургский и король прусский. Тут есть над чем задуматься философу. Отдаст ли только государь эту Эгерию?

Левон рассеянно слушал слова дяди. Что ему за дело до всех этих комбинаций!..

— Ну, что ж, подал ты Горчакову рапорт? — переменил разговор старик.

Левон слегка покраснел.

— Нет, дядя, — ответил он, — я говорил сегодня с Новиковым, и мы на несколько дней отложили свой отъезд. Вы знаете, рапорт связывает.

Старик кивнул головой.

— Чем дольше останешься здесь, тем лучше; я все время твержу тебе об этом, — сказал он. — Но что это? — прервал он себя. — Ты слышишь? Кто‑то словно бежит.

Он не успел кончить, как в столовую вбежала княгиня.

— Княгиня!

— Irene!

Мужчины вскочили с мест.

— Ты! Что случилось? — с тревогой воскликнул князь, бросаясь к жене.

Левон остался стоять словно прикованный к месту.

Ирина была страшно бледна, маленькая меховая шапочка едва держалась на голове, черные растрепавшиеся волосы еще сильнее оттеняли ее бледность, ее взор дико блуждал по сторонам, шубка была расстегнута…

— Irene, ради Бога, что с тобой? — князь нежно обнял жену.

— Оставь, оставь меня! — исступленно закричала Ирина, с силой вырываясь из его объятий. — Я убийца! Убийца! Убийца!

Она судорожно разрыдалась и пошатнулась. Князь поддержал ее. Она вся билась в его объятиях.

Левон вышел из оцепенения и подбежал к княгине.

Они усадили ее в высокое кресло. Князь бережно снял с нее шубку.

В дверях показались встревоженные и любопытные лица лакеев. Но старый князь, нахмурясь, взглянул на них, и они мгновенно скрылись.

Левон подал княгине вина. Ее зубы стучали о края бокала, но она все же сделала несколько глотков.

Старый князь стоял перед ней на коленях и с бесконечной нежностью смотрел в ее лицо. Она взглянула на него уже просветленным взглядом и, тихо заплакав, упала головой к нему на плечо.

Все молчали; слышались только детски — жалобные всхлипывания Ирины.

— О, как я страдаю! — тихо прошептала она.

— Irene, — глубоким голосом сказал князь, — ты знаешь, что ты мне бесконечно дорога, что бы ни случилось. Если можешь, скажи сейчас. Если хочешь — скажи позже. Моя вера в тебя безгранична так же, как и моя любовь.

Он замолчал и хотел поцеловать ее руку.

— Нет, нет, — торопливо сказала Ирина, — эта рука, — и она снова заплакала. — Да, — начала она, — я не хочу молчать ни одного мгновения…

Она порывисто встала с места. Встал и старый князь. Левон сделал движение уйти.

— Останьтесь, — остановила его княгиня.

Левон бросил вопрошающий взгляд на старого князя.

— Останься, Левон, — быстро произнес князь. — Мы — одна семья.