За чужую свободу

— Да, — тяжело переводя дух, начала Ирина, — я — твоя жена, княгиня Бахтеева, с сегодняшней ночи — убийца. О, лучше бы мне не родиться! — в страстном отчаянии воскликнула она. Она помолчала и сделала несколько глотков вина. — Я убила, — продолжала она, — и не раскаиваюсь в этом. Я защищала свою честь.

Левон побледнел и взглянул на князя. Лицо князя приняло такое страшное выражение, что Левону невольно вспомнились рассказы о том, что сам светлейший князь Тавриды робел иногда перед своим другом и называл его бешеным.

— Я убила «их» пророка — Никифора, — произнесла Ирина.

И со странным, почти неестественным спокойствием, как автомат, беззвучным, глухим голосом она рассказала все, происшедшее в этот день. И свой внезапный порыв, когда она вмешалась в круг обезумевших мужчин и женщин, и свой обморок, похожий на сон, и свое пробуждение, и трагическую развязку своего приключения…

С бледным, словно каменным, лицом слушал ее признания старый князь.

— Ты была права, — тихо, с важностью сказал он, — но я боюсь одного: ты, может быть, не убила его?

На лице Ирины появилась слабая улыбка.

— Я так была бы счастлива… Я не могу… как ты добр, — слабея, прошептала она, обнимая старого князя.

— Успокойся же, моя деточка, — нежно начал он.

Но он почувствовал, что тело Ирины отяжелело и она падает из его объятий. Он крепче обнял ее.

Ирина лишилась чувств.

XVIII

Княгиня Напраксина была одна, когда ей доложили о князе Никите. После вчерашнего собрания она чувствовала себя не совсем здоровой. Кроме того, уезжая с собрания почти на рассвете, она, как и другие участники «святого бдения», узнала, что «пророк» захворал. Ангелоподобная «Мария из Магдалы» сообщила, что «пророк» в экстазе молитвы истязал себя «до крови». Что, не довольствуясь ременной семихвосткой, которой он нередко истязал себя, он нанес себе во имя Страстей Господних несколько ран ножом и окровянил себя. Она сообщила также, что эти раны промыты, перевязаны и что «пророк» очень ослаб и теперь задремал… От своего кучера Напраксина узнала, что он отвез княгиню домой, но не придала этому никакого значения, думая, что молодая женщина не вынесла сильных впечатлений и, не желая отвлекать ее от благочестивых упражнений, уехала одна домой. Ее больше занимало здоровье отца Никифора, и, едва проснувшись, она отправила с тем же кучером свою доверенную горничную справиться о здоровье святого человека. Горничная повезла с собой великолепный букет из оранжерей княгини. Горничная вернулась с успокоительными известиями. «Пророк» благодарил за цветы и внимание. У него был доктор, осмотрел его раны — они оказались неопасными, и только приказал полный покой. Это опечалило княгиню. Когда же снова будет собрание? У него не может быть. У Батариновой какое же может быть собрание без «самого»? Сколько времени она не увидит его? «Я поеду к нему, — решила княгиня. — Завтра же».

Как раз во время этих размышлений ей и доложили о приходе князя Бахтеева. Смутное чувство тревоги овладело ею. Она знала, что князь не был посвящен в эти тайны, и знала его убеждения.

Почти следом за доложившим лакеем в комнату вошел старый князь.

Любезные слова застыли на губах княгини, когда она увидела князя.

Во фраке со звездой, прямой в стройный, он подходил к ней с таким суровым, тяжелым взглядом, с такой надменностью и презрением, что она сразу оробела до того, что не решалась даже протянуть ему руку. Но все же сила привычки взяла наконец свое, и она произнесла любезным тоном:

— Добро пожаловать, дорогой князь. Вы такой редкий гость..

Он окинул ее мрачным взглядом и медленно ответил:

— Я приехал к вам, княгиня, не как гость. Я приехал по делу.

Княгиня овладела собой и холодно сказала.

— Какое же дело может быть, ваше сиятельство, у вас до меня? Прошу садиться…

Она опустилась в кресло, указывая рукой на другое.

— Самое незначительное, — ответил князь, не садясь, — я бы хотел узнать адрес вашего проходимца или, если вам больше нравится, вашего пророка, святого, угодника, или как хотите?

Негодующая княгиня вскочила с места.

— Я не знаю, о ком вы изволите говорить, ваше сиятельство, — начала она, — среди моих знакомых нет проходимцев.

— Но я ведь предлагаю вам на выбор несколько названий. Выбирайте любое. Я говорю о каком‑то Никифоре, — спокойно возразил князь.

Княгиня в волнении заходила по комнате.

— Такие люди, как вы, — начала она, — губят Россию; для вас нет ничего святого.

Князь насмешливо поклонился.

— Да, да, — продолжала взволнованная Напраксина, — вы забыли еще один эпитет, дорогой князь. И этот эпитет — «мученик». Вы так легко говорите о нем, а этот святой всю ночь провел в молитве, истязая свое тело. Да можете ли вы понять это! Ему мало, что он носит вериги, он истязает себя. Он исколол свое тело ножом, и чуть не истек кровью, и вы решаетесь так говорить.

По мере того, как говорила княгиня, лицо Никиты Арсеньевича светлело. Слава Богу, имя его жены не замешано.

— Ну, что же, — все же с некоторой тревогой спросил он, — умер он?

Напраксина вспыхнула.

— К вашему горю, — сказала она, — он не умер и не умрет. Доктор поручился за его жизнь.