За чужую свободу

— Про какое письмо вы говорите? — спросил сенатор, щуря глаза.

— Про письмо Александра Семеновича, — ответил Новиков. — Ежели разрешите, я прочту из него.

— Очень обяжете, — наклоняя голову, произнес сенатор. Это был граф Телешев, известный масон, не особенно любимый императором, как он был нелюбим и его царственной бабкой.

Новиков вынул из кармана письмо.

— Письмо помечено, — сказал он, — девятнадцатым февраля, император был в Калише. Я хотел только указать на некоторые места этого письма.

Все слушали с напряженным вниманием.

— Вот что пишет Шишков.

И, раскрыв письмо, Новиков начал читать: «Февраля одиннадцатого дня мы приехали в Калиш. С неделю тому назад здесь было сражение. Войска ваши разбили саксонский корпус под начальством французского генерала Ренье, которого со многими офицерами и двумя тысячами рядовых взяли в плен».

— Видите, — прервал граф Телешев, — я говорил, мы идем церемониальным маршем…

— Да, — с загоревшимися глазами ответил Новиков, — а вот конец письма: «Недавно министр полиции получил донесение, что в двух губерниях — Смоленской и Минской — собрано и сожжено девяносто семь тысяч тел и что многие трупы еще и по сию пору валяются на поверхности земной…»

Наступило жуткое молчание.

— Россия превратилась в кладбище, — глухо сказал князь Бахтеев, — я сам видел…

— И вот, ваше сиятельство, — нервно продолжал Новиков, — мы, бросив родину, хотим освобождать Европу. Нет, — весь дрожа нервной дрожью, продолжал он, — вы сперва сожгите все трупы, что гниют на поверхности земной, восстановите испепеленные веси и города, дайте нам мир и благоденствие; а потом спасайте других. Когда горит ваш дом и гибнут ваши дети, не броситесь же вы спасать дом соседа.

— Alea jacta est, — произнес скромный голос молодого аббата. — Ваш император совершает великую миссию.

— Оставьте в стороне нашего императора, — резко ответил Новиков. — Мы говорим не о нем, и, — добавил он со злой усмешкой, — только мы, русские, можем иметь свое мнение о том, что нам нужно.

Бритое лицо аббата слегка покраснело.

— Россия идет во главе народов на великий подвиг, — ответил аббат. — Народы соединились в одну семью, религии смешались во имя одной великой идеи. Тут нет ни русских, ни немцев…

— Вы так думаете? — насмешливо бросил Новиков.

Аббат ответил легким поклоном, как бы показывая, что он не имеет желания продолжать спор на эту тему.

Сперва увлеченный разговором, Бахтеев вскоре почувствовал скуку.

«Ах, все равно, — думал он, — умирать так умирать! Победа всегда останется победой, во имя чего бы ни была. О чем думать? Броситься в кипень боя и умереть! Видно, такова судьба».

С увлечением ли, без увлечения он поедет на войну — не все ли равно! Он сумеет исполнить свой долг и умрет, если надо, не хуже других.

В настоящую минуту его больше всего интересовала княгиня Ирина. Он не хотел смотреть на нее и невольно смотрел. И вот его поразило странное выражение ее лица. Таким он не видел ее еще никогда. Ни надменности, ни холодности не выражало это лицо. Оно было кротко, умиленно. Слезы стояли в прекрасных глазах Ирины. Она была похожа на растроганного ребенка. И эти глаза смотрели на отца Никифора, а в выражении лица этого пророка салона графини Напраксиной Бахтееву виделось что‑то хищное и сладострастное, устремленное на прекрасное, склонявшееся перед ним лицо.

Это зрелище было тягостно для Льва Кирилловича.

Повинуясь невольному порыву, он круто повернулся и направился к кружку Напраксиной.

VI

Его приближение заметила княгиня Напраксина и с улыбкой кивнула ему головой. Это движение было замечено окружающими. Княгиня Ирина подняла глаза, слегка покраснела, потом нахмурилась, и лицо ее мгновенно привяло холодное обычное выраженье.

Отец Никифор острым взглядом окинул фигуру молодого князя.

Лев Кириллович сразу подошел к Ирине.

— Здравствуйте, княгиня, я давно здесь, но не смел нарушить вашей благочестивой беседы, — сказал он с иронией, целуя ее руку.

— Однако нарушили, — стараясь под улыбкой скрыть свое недовольство, ответила княгиня.

Напраксина представила Бахтеева остальным дамам и, обратившись к отцу Никифору, сказала:

— Вот, батюшка, герой прошлой войны и будущей. Он едет на войну.

Бахтеев едва склонил голову, стоя молча и пристально смотря на лицо этого странного пророка.

Отец Никифор тоже несколько мгновений смотрел на него и потом, вдруг улыбнувшись, ласково сказал:

— Здравствуй, здравствуй, миленький. Так на войну? С Богом! Иди, иди, вернешься здоров… День наступает — день сей Господа Вседержителя, день отмщения врагам, и пожрет их меч Господень и насытится и упьется кровью их, яко жертва Богу в земли полунощной….

Последние слова отец Никифор произнес с диким воодушевлением.

Бахтеев невольно вздрогнул. В смотревших на него ярких пронзительных глазах, в тоне голоса, властном и глубоком, чувствовалась какая‑то непонятная сила.

Пристальный блестящий взгляд производил странное впечатление, непонятно притягивая к себе и словно парализуя волю.