За далекой чертой

Пока они с Лотти нарезали хлеб, Мэри рисовала в воображении возможные школьные неудачи и думала о том, как же ей хочется побольше узнать, читать, писать, учиться. Стать той, на кого смотрят с восторгом, хоть она и понимала, что это невозможно. Она навеки останется Мэри Робертс, беспризорницей из Ист-Энда, которая не нужна даже собственной мамаше, подопечной работного дома.

Как оказалось, хлеб внутри толком не пропекся. Под твердой обугленной корочкой пряталось мягкое, полусырое тесто. Девочки как могли собрали бутерброды, завернули их в коричневую бумагу и выложили на столах в углу кухни. Вскоре туда группками потянулись за ланчем ребята.

Когда с работой наконец было покончено, Мэри решила поспать. Руки у нее болели, в голове стучало, а ноги так и подкашивались. Но тут раздался гонг к завтраку. Девочки отряхнулись и поспешили в Наффилд-Холл, зажав под мышкой свои бутерброды.

– Вот приедет за нами мама, и я больше в жизни бараньих мозгов есть не буду! – с содроганием объявила Лотти, когда девочки уселись за стол. – И эту кашу с червячками. Хотя какая это каша – просто непонятная бурда, ребята ее так и называют.

Мэри нахмурилась.

– Мама не приедет. – Она долго откладывала тяжелый разговор, но теперь усталость и голод сделали свое дело, тем более что и ей совсем не хотелось завтракать месивом, кишащим насекомыми.

– Еще как приедет! Она же обещала!

– Не приедет. Пора с этим смириться.

На глаза Лотти навернулись слезы.

– Не говори так.

С Мэри было довольно. Слишком уж много всего они пережили, слишком уж часто она лгала себе, пытаясь понять, почему они остались одни, почему мама их не любит. Теперь уже никаких сил обманываться не было. И смотреть на расстроенную сестренку Мэри не могла. Особенно после того как они все утро гнули спины, сооружая сэндвичи из непропеченного хлеба и бараньих мозгов – ее первый в жизни школьный ланч.

– Больше ни слова о ней, не то ты у меня поплачешь, – раздраженно процедила Мэри.

Так любила говорить мама. Мэри слышала эту фразу в минуты, когда особенно страдала: например, ободрав коленку или обнаружив, что в буфете пусто, когда у нее самой так урчит в животе, что того и гляди проснется соседский младенец и примется вопить без умолку.

Детский плач мама ненавидела даже больше, чем когда ей мешали общаться с очередным «гостем», приведенным домой после гулянки. В паб она попасть не могла, туда пускали только мужчин, но в теплые месяцы мама поджидала «друзей-джентльменов», как она сама их звала, у пивнушек. А если было слишком уж холодно, она прогуливалась мимо в надежде, что кто-нибудь из посетителей угостит ее бутылочкой спиртного или проводит домой.

По вечерам Мэри и Лотти часто приходилось передвигаться по дому на цыпочках, чтобы не разбудить соседского ребенка. У женщины, живущей в соседней квартире, чуть ли не каждый год появлялся новый младенец, и там постоянно кто-нибудь плакал.

Попытки Лотти сдержать слезы после резкости сестры только сильнее рассердили Мэри. Она молча уставилась в стену в ожидании, пока перед ней поставят миску с мерзкой кашей. Болтовня ребят вокруг заглушала всхлипы Лотти, да и Мэри пыталась отвлечься на что угодно, лишь бы не думать о том, как сейчас обидно и больно сестренке. Кашу она проглотила одним махом, даже не вспомнив про червячков, а после завтрака пламя негодования в груди поутихло. Мэри взяла Лотти за руку, и они вместе с другими ребятами отправились в школу.

Глава 28 Январь 1954 года

Гарри

Солнце нависло над горизонтом. Оно неуклонно поднималось по голубому утреннему небу, и его золотистые лучи лились на овечьи пастбища и бойню. Гарри стоял у деревянной ограды, скрестив руки на груди и поставив одну ногу на нижнюю перекладину, и наблюдал за тем, как стадо, упираясь и блея, идет на убой. Группка подростков лет пятнадцати-шестнадцати подгоняла овец, а двое ребят поджидали впереди, чтобы забить и разделать. Вот какой ужин сегодня ждал воспитанников и работников.

Макс стоял рядом с Гарри, зажав во рту самокрутку, и тоже наблюдал за скотом. Потом вынул окурок, выдохнул облачко дыма, сощурился, взглянул на солнце. Обернулся, поудобнее прислонился к ограде, опять затянулся.

– Через несколько лет и нас это ждет.

– Ты про стажировку? – спросил Гарри.

Макс кивнул:

– Угу. Больше никакой тебе школы, учебников по истории, задач по математике. Знай только забивай овец, дои коров, корми кур, собирай пшеницу, пеки хлеб да срывай персики в саду.

– Не так уж плохо, наверное, – отозвался Гарри. – А что еще делать со своей жизнью?

– В смысле?

Гарри поднял голову и стал наблюдать за пушистым белым облачком, которое медленно плыло по небу, меняя форму.

– Ну не знаю. Если бы ты мог заняться чем угодно, что бы ты выбрал?

Макс уставился на приятеля потемневшими глазами, а потом отвел взгляд.

– Только не смейся.

– И не подумаю.

– Мне уже неохота быть счетоводом: с арифметикой неважно. Я бы фильмы снимал.

– Фильмы? – Гарри нахмурился и посмотрел на Макса.