За далекой чертой

– Да, верю. А если он уйдет, кто у меня тут останется? Эльза и Форрест – вот моя семья, никого ближе у меня нет в целом мире. Хорошо тебе, ты помнишь свою маму, знаешь, каково жить с родными. А обо мне, кроме Форреста и Эльзы, никто не заботился.

– Еще у тебя есть я, – напомнил Гарри.

Макс улыбнулся.

– Рад, что так.

Гарри отошел в дальний конец комнаты и хлопнул ладонью по одной из кроватей.

– Это неправильно.

– Но я так хочу, – возразил Макс.

– Хорошо, ради тебя буду сдерживаться.

– Спасибо, дружище. Славный ты малый.

Раздался гонг. Гарри оторопел было, но потом, помахав другу, вышел на улицу: настало время идти на вечерние работы. В голове творился настоящий хаос. Ноги сами понесли мальчика; сперва бег был легким, а потом Гарри со всех сил помчался через деревню. У конюшни он сбавил скорость, а потом и вовсе остановился у ограды, за которой паслись лошади. Животные всегда его успокаивали, даже если казалось, что чувства вот-вот возьмут над разумом верх. Гарри страшно хотелось кого-нибудь поколотить, бить что-нибудь кулаками, пока не сломается, а на костяшках не выступит кровь. Забывшись, он стукнул по забору. Одна из лошадей, серая с черными гривой и хвостом, удивленно вскинула голову и поспешила к мальчику. Наверное, ждала, что он угостит ее морковкой. Гарри показал пустые ладони:

– Прости, дружок. Ничего я тебе не принес.

Лошадь просунула морду между перекладин ограды, и Гарри удивленно покачал головой. Какие все-таки потрясающие создания лошади. Раньше он любовался на них только издалека, а теперь, на ферме, мог разглядывать и вблизи, а иногда даже гладить. Он ласково прикоснулся к носу серой красавицы. Она обдала его горячим дыханием, и мальчик невольно рассмеялся. Потом почесал ее между ушами, пробравшись пальцами под длинную гриву. Кажется, лошади это понравилось: она еще сильнее высунула морду и прихватила губами край рубашки мальчика.

Он провел с лошадьми еще несколько минут – гладил их, шептал ласковые слова, гулял рядом, пока они паслись. А когда пришло время уходить, мысли успели слегка успокоиться, а ярость – ослабнуть, пусть и ненадолго. По пути на работу Гарри думал о том, что на ферме бывают и радостные минуты: тут можно найти друзей, гладить лошадей, участвовать в состязаниях. Он совсем не понимал Макса – разве можно так легко простить и забыть то, что с тобой сделали? Сам Гарри так не сумел бы. Но пока ему хватало сил молчать о том, что разъедало его изнутри. Молчать ради Макса и Мэри.

Глава 29 Февраль 1954 года

Мэри

Через два месяца Мэри совсем привыкла к фэйрбриджскому ритму жизни. Больше всего она любила выходные. Они, конечно, тоже подчинялись жесткому расписанию, как и будни, но зато можно было иногда заняться и чем-нибудь интересным. Воспоминания о том страшном дне, полном боли и оставившем на Мэри неизгладимый отпечаток, она спрятала подальше в темные недра сознания и старалась жить дальше, точно ничего и не было. Последние недели ей удавалось избегать и самого Крю, и даже мыслей о нем. Она сполна наслаждалась новизной, проникшей в ее мир: учебой в школе, вечерами в коттедже с Лотти и другими девочками, афишей с программой на выходные, которую вывешивали на двери Наффилд-Холла каждую пятницу.

– Все равно – ай! – не понимаю, почему нельзя длинные волосы носить. – Мэри поморщилась, когда Фэйт дернула гребнем колтун у нее на голове. Они сидели на веранде корпуса Эвелин, а рядом на полу уже высилась горка разномастных локонов.

Сегодня у Мэри был день рождения: ей исполнилось десять. Но она никому об этом не сказала, а Лотти не помнила – слишком уж была мала, чтобы отслеживать даты и дни рождения. Да Мэри и не хотелось отмечать: в этом чудилось что-то неправильное, к тому же ей не с кем было разделить праздник, даже появись у нее такое желание. А еще она боялась, что напоминание о прошедшем времени пробудит в Лотти тоску по дому. Слушать глухие всхлипы и сбивчивый от горя голос сестренки было выше ее сил.

Конечно, это было неправильно. Недаром мама столько раз звала Мэри бессердечной, но что тут попишешь. Никакой больше тоски, никаких слез. Довольно они с Лотти уже плакали на своем веку, и теперь Мэри хотелось смеяться и веселиться, наслаждаться каждым днем, несмотря на трудности, ведь, как ни крути, раньше, с мамой, им жилось куда хуже. Вот только эти времена словно стерлись у сестренки из памяти: казалось, на Англию она смотрит сквозь розовые очки, которые никак не желает снять.

Лишиться красивых локонов в день рождения – хуже и не придумаешь, но помешать этому Мэри никак не могла, да и потом, она дала самой себе клятву, что не будет плакать из-за всякой ерунды, поэтому выдержала испытание с гордо поднятой головой.

– Тебя приходится стричь, потому что волосы жутко запутались, даже не расчешешь толком. Ингрид мне сказала, что у тебя на голове настоящий улей, того и гляди пчелы заведутся и начнут делать мед.

Мэри скрестила руки на груди и уставилась на свое отражение в зеркальце, которое держала перед ней сестренка.