За давностью лет

— Скорее, это дань литературной традиции, — вступил в разговор Максим Иванович. — Желание облагородить, романтизировать своего героя. В жизни Каин был преступником и негодяем, во всем искал лишь личную выгоду. Конечно, никак нельзя сравнивать Каина и Степана Разина, вождя крестьянской войны, боровшегося за освобождение крестьян, человека благородного, навсегда оставшегося в памяти народной. Впрочем, Василий, прошу тебя — продолжай!

— Да я уже почти закончил, — ответил Василий. — Решив начать честную жизнь, друзья, оказавшись в Москве, разъехались. Камчатка вернулся на парусную фабрику, а Каин поселился у знакомого ямщика в Рогожской слободе. Правда, Ванька хоть и воздерживался от воровских дел, но, как говорит Комаров, «предался разным дебошам, познался со многими непотребными женщинами, встрял в разные картежные игры и зерни, от чего в короткое время неправедное его имение гораздо стало умаляться, а прибытку без воровского промыслу получить ему было неоткуда, потому что он никакому мастерству, кроме мошенничества, обучен не был, а черную работу работать не имел привычки; и для того к поправлению своего состояния выдумал он новый способ, чрез который в короткое время сделался сверх своего чаяния пресчастливейшим человеком». Какой способ нашел Каин — вы догадываетесь.

— Стал сыщиком! — выкрикнул кто-то.

— Точно! — ответил Василий. — Но о том, как Ванька Каин начал работать сыщиком, расскажет Андрей, как мы и договаривались.

СЫЩИК КАИН

— Давай, Андрей, не посрами чести Краснознаменной милиции! — шутливо толкнул в бок Красовского Дутиков.

— Есть не посрамить! — так же шутливо ответил Андрей и, взяв свою папочку, направился к столу, к председательскому месту, которое занимал Максим Иванович.

— Для того чтобы понять, почему Каин вдруг стал «пресчастливейшим человеком», — начал он, — необходимо знать, что из себя в ту пору представляли московские правоохранительные органы. До тысяча семьсот тридцатого года судными и розыскными делами занимались Московские губернская и полицеймейстерская канцелярии, которые вели судопроизводство крайне медленно и беспорядочно, не говоря уже о злоупотреблениях. Достаточно сказать, что к этому времени в производстве находилось более двадцати тысяч дел! В тысяча семьсот тридцатом году императорским указом в помощь был создан Сыскной приказ, «в котором быть татиным, разбойным и убийственным делам и которые воры и разбойники пойманы будут в Москве и приведены в Полицейместерскую канцелярию, тех, записав, того же времени отсылать в Сыскной приказ, а в той канцелярии никакими розысками не быть».

Однако с созданием приказа дела лучше не пошли. С увеличением числа подьячих, которые выполняли роль следователей, лишь возросли волокита и взяточничество. Причем ни Губернская канцелярия, ни полиция своих дел, несмотря на указ, не передали, поскольку они «кормились» ими. Обворованные или ограбленные часто не получали своих вещей, даже если вор был пойман с поличным. Обыкновенно в таких случаях подьячий с полицейским офицером выбирали себе из поличного то, что им нравилось, а остальное делилось между секретарем и асессорами, а вора за взятку отпускали на поруки. Поэтому с мошенниками обычно расправлялись сами ограбленные: били их, и нередко — до смерти. Полицейских старались не допускать к обыскам и также часто избивали.

Сыскной приказ помещался в Китай-городе, под горою, возле церкви Василия Блаженного, там, где прежде был Разбойный приказ. При здании имелось несколько острогов для колодников, а пыточные инструменты, цепи, кандалы, мастерские топоры (палач тогда назывался заплечных дел мастером) достались приказу по наследству от бывшего Преображенского приказа. О масштабе деятельности приказа можно судить по цифрам: в тысяча семьсот тридцать первом году, например, подверглись пыткам тысяча сто пятьдесят один человек, казнено сорок семь человек, сослано в Сибирь — пятьдесят четыре, в Тару — сто один, в Охотск — пятьдесят пять человек, умерло пятьдесят восемь, освобождено тысяча двести шестьдесят человек, отослано в разные команды двести тринадцать человек, бежало семь человек.