За державу обидно

Высказывал Федор Иванович иногда просьбы, которые носили необременительный характер, свойства были служебного и в 100 случаях из 100 выполнялись. В общем, существовала своего рода идиллическая картина, когда генерал, взрастив себе преемника и не без удовольствия взирая на плоды трудов своих, встречает полное взаимопонимание и уважение. В 20-х числах марта прибыл он ко мне чрезвычайно взъерошенным и агрессивно настроенным. Едва пробурчав приветствие, сразу взял быка за рога:

— Ты знаешь, что все мои машины стоят у тебя на довольствии?

— Знаю.

— И как ты их обеспечиваешь запчастями?

— Как положено. Ваши машины составляют 17 процентов от стоящих у меня на довольствии, соответственно, вы получаете 17 процентов всех запчастей.

— Кто тебе это сказал?

— Что значит — сказал, вот расчет, подписанный заместителем командира дивизии по вооружению подполковником Давыдко.

— Давыдко ни хрена не знает! Какие 17 процентов, я тебе не считая скажу, что 30 процентов, а то и все 35! И потом, это в год, а дивизия задолжала облвоенкомату за последние пять лет!

Здесь я, не принимая его наступательного тона, расхохотался:

— Федор Иванович, позволю себе напомнить, что из пяти последних лет четыре года командовали дивизией вы! И вам ничего не мешало ежегодно и аккуратно рассчитываться с генералом Добровольским, вашим предшественником. Так что давайте однозначно будем разбираться в пределах того года, на протяжении которого дивизией командую я.

— Ну, это все ерунда! Добровольский был человек безвольный и с меня не требовал (здесь я ухмыльнулся, представив себе умного, ироничного, деликатного генерала Добровольского, требующего что-то у предельно грубого и не лезущего за матерным словом в карман генерала Сердечного), а я с тебя потребую, и ты мне все вернешь, и вернешь за пять лет! Если надо, поставлю на уши весь округ, но ты вернешь!..

Генерал Сердечный захлебнулся слюной.

— Федор Иванович, я завтра еще раз все перепроверю. За четыре предыдущих года ничего не будет, это я могу сказать сразу, а за последний год получите строго в соответствии с расчетом и ни гайкой больше.

— Какое мне дело до ваших с идиотом Давыдко расчетов. Я сказал: тридцать процентов и за пять лет!

— В таком случае вообще ничего не получите. Нет у меня ничего на складе!

— Ты, сопляк… — генерал захлебнулся вторично. Далее разговор в течение минуты носил предельно жесткий, непереводимый на литературный язык характер, после чего генерал Сердечный вылетел из моего кабинета. Расстались мы совершеннейшими врагами, что, не скрою — дело прошлое, меня сильно огорчило. Нет, не из-за угроз, мне на них всегда было наплевать. Они на меня действовали, как красная тряпка на быка. Как уже было сказано, это был один из моих учителей. К учителям я всегда относился с уважением. Поставь он вопрос в другой форме, скорее всего, я нашел бы возможность ему помочь. С тем я и улетел. Вернулся в субботу, 1 апреля. На аэродроме меня встретил начальник штаба дивизии Н. Н. Нисифоров. Доложил, что в дивизии все нормально. Мы обменялись какими-то малозначащими фразами, помянули день шутников и на том разъехались по домам. Часов около 19 раздался звонок. Это был прокурор Тульского гарнизона. Он торопливо поздоровался и сбивчиво начал докладывать:

— Товарищ полковник, генерал Сердечный с вашим адъютантом учинили стрельбу, ранен человек, обстреляна машина. Оба с места происшествия скрылись!

— Ну вы, товарищ прокурор, артист!.. Ну все, все — поверил. С первым апреля!

— Какое первое апреля? Передо мной пистолет Сердечного и штаны пострадавшего — все в крови.

— Аркадий! Хватит этих душераздирающих подробностей из жизни кроликов, я же сказал — поверил. С первым апреля!

Прокурор продолжал упорствовать, наращивая все новые и новые подробности. Я разозлился: «Я сейчас, конечно, подъеду, но если товарищ прокурор наврал и это все первоапрельская шутка, тогда, ну, прокурор, погоди!»

Вызвав машину, я поехал в прокуратуру. Прокурор, человек небольшого роста и обычно энергичный, веселый, жизнерадостный, выглядел подавленно. Перед ним на столе лежал «ПМ», рядом обойма, на табурете — окровавленные брюки. С первого взгляда стало ясно, что прокурору не до шуток. Весь вечер я посвятил разбирательству, в результате которого явственно проступила следующая картина. По наследству от Сердечного мне достался адъютант старший прапорщик Виктор Алексеевич Величкин. Человек исключительной порядочности и честности, глубоко убежденный в том, что генерал — это человек, стоящий где-то рядом с Богом, и уж такой-то человек ничего противозаконного сделать не может. Во время своих многочисленных разъездов адъютанта я с собой брал редко: постоянно не хватало места в машине или вертолете. Сердечный, зная о моих отлучках и по старой памяти, частенько по-тихому прихватывал адъютанта для выполнения каких-то своих задач. Так произошло и в октябре 1988 года. Я отлучился, Сердечный пригласил Величкина и ласково попросил: «Витя, я хочу дочке «Жигуля» купить, у меня, ты знаешь, есть, если два взять — не поймут. Поэтому давай-ка оформим его на тебя».