За десятью миллионами к рыжему опоссуму

Я решил освежить рот глотком водки, и она показалась мне настойкой просвирника по сравнению с соком травы, которая, как купорос, сожгла мне нёбо.

Наконец Сириль открыл один глаз, потом второй и слегка пошевелился. Можно было считать, что он спасен. Чтобы ускорить выздоровление, старый чернокожий лекарь растирает на дощечке рукояткой револьвера остаток травы и делает нечто вроде пластыря, которым покрывает затем всю пораженную часть тела пострадавшего. Том просит у меня сигарету, прикуривает, садится на корточки, как факир, и бормочет непонятные слова.

– Ну что, дружище, что скажешь? Ему лучше?

– Лучше будет, когда снимешь.

– Тогда давай снимем эту траву.

– Нет еще.

– Когда же?

– Скоро.

Я успокоил встревоженных людей, ожидавших хоть слово надежды. Через четверть часа я помог Тому снять пластырь, от которого вопил и метался, как безумный, наш паралитик.

Тело моего друга стало красным, как вареный рак. Но до чего же отрадно было видеть эту красноту! Сириль пытается встать, но приподнимается лишь наполовину.

– Друг, – ласково говорит Том и дает ему волшебное зелье. – Ты ешь…

– Слышишь? Том говорит, чтобы ты жевал. Давай-ка быстрее!

– Э-хе-хе…

– Ничего. Жуй, скорее поправишься.

– Я… хочу… одеться.

Подобное возвращение стыдливости, выраженное прерывающимся голосом, заставляет меня улыбнуться. Мы выполняем его просьбу и, взяв под руки с двух сторон, ведем к тому месту, где расположились наши друзья, которых все еще не покидало беспокойство.

– Ты себя лучше чувствуешь?

– Конечно. Только ноги еще слабые. Но что это за чертовщина, которую я жую? – спросил он более твердым голосом. – Похожа на щавель…

– Как? У тебя не горит во рту?

– Нет. А почему должно гореть?

– Ну тогда жуй.

Я рассматриваю это растение – оказывается, оно совсем другое и похоже на обыкновенную кислицу. Его листья шириной а четыре и длиной в сорок сантиметров покрыты красными, как кровь, прожилками. Сок, который они выделяют и который я тоже попробовал, чтобы устранить жжение во рту, очевидно, хорошее нейтрализующее средство от ужасной травы.

Благодаря старому лекарю Сириль уже на ногах. Он выражает признательность своему спасителю, сперва так крепко пожав руку, что у того хрустнули кости; а затем, поскольку Сириль ничего не делает наполовину, дарит ему свои серебряные часы, на которые Том давно поглядывал с восхищением. С этого момента часы-луковица моего босеронца висят на шее у австралийца рядом с амулетом из зеленых камней, подобно платиновому медальону на шее модницы.

Отныне эти двое стали друзьями на всю жизнь.

Мы проделали всего несколько километров от места этого злосчастного инцидента, как вид леса (если так можно назвать поистине неправдоподобное скопление странной растительности) вокруг изменился. Исчезли деревья с резными листьями, пронизанными словно медными или цинковыми прожилками: восхитительный ручеек журчал среди цветов. Нас манила прохладная тень.

– Ура, друзья! – вскричал майор, переводя лошадь в галоп. – Два дня отдыха в этом местечке не помешают, не правда ли?

Наш старый друг скакал метров на двадцать впереди, и все пришпорили коней, чтобы как можно скорей бежать из пекла.

Когда майор пересекал последние метры раскаленной местности, спеша укрыться в столь желанной тени, его лошадь слегка задела боком огромный эвкалипт. Нам показалось, что от дерева отвалился кусок коры и упал на круп лошади позади седла. Вдруг животное подпрыгнуло, словно обезумев, и менее опытный наездник, чем майор, несомненно, бы свалился. Потом лошадь встала на дыбы, начала лягаться и брыкаться, а затем помчалась как стрела. Грива ее развевалась, она жалобно ржала, словно от сильной боли.

– Вперед, господа! – закричал лейтенант Робартс. – Случилось что-то необычайное. Поспешим, не жалейте лошадей!

С десяток наездников вознамерились помчаться вдогонку за майором.

– Нет, господа, вы оставайтесь, не надо всем. Мсье Б., вы со мной, и вы тоже, Ричард! Том, ты тоже следуй за нами, хорошо? Вперед!

– Бедный мастер Блэк! – проворчал Том, поглаживая свою лошадь. Он не без основания опасался мчаться на ней с такой бешеной скоростью.

Мы летели, как ласточки, за лошадью, которая неслась, закусив удила. Ее всадник уже не мог ничего с ней поделать.

– Если бы я посмел, – сказал Робартс, человек редкого хладнокровия и необычайно меткий стрелок, – я бы всадил этой взбесившейся лошади пулю в круп. Тогда бы она сбавила скорость.

– Ни в коем случае, – ответил я. – Конечно, я не боюсь, что вы раните майора, но при таком аллюре, если лошадь упадет, всадник погибнет.

Прошло четверть часа. Расстояние между нами и майором, которое составляло метров триста, значительно уменьшилось. Его лошадь, совершенно измученная, начала хрипеть; прерывистое дыхание вырывалось из раздутых ноздрей. Она была на пределе. Мы видели, как она вертит головой из стороны в сторону, два или три раза споткнулась, а затем тяжело повалилась на бок.

Старый офицер армии в Индии, безупречный наездник, был на ногах подле нее благодаря тому, что некогда занимался вольтижировкой и смог вовремя соскочить. Майор был цел и невредим.