За дядиколиной спиной

Носков вспомнил, как на плацдарме он гранатой уничтожил пулеметный расчет вместе с десятком фашистов, засевших в тесном блиндаже. А спустя час из трофейного «МГ» сыпанул кинжальной очередью в самую гущу немецких солдат, что скапливались для контратаки, превратив их в гору трупов. А когда эта контратака все-таки началась, и её дорогой ценой отбили, уничтожив всех до одного прорвавшихся в наши окопы гитлеровцев, то вокруг Носкова нашли еще дюжину застреленных, заколотых, зарубленных саперной лопаткой и задушенных голыми руками врагов.

«Вот и пометил гада, – подумал Носков, пряча за голенище нож. – В аду будет помнить такие зарубки. Зададут ему там чертенята в самую патоку – будет знать, как людей почем зря губить и мучить, и других во грех вводить». Ведь убивать людей его – мирного очерского рабочего, в отличие от фашистского снайпера, никто и никогда не учил…

Носков медленно подходил к радостному Кешке, когда спятившие немцы неожиданно перенесли огонь на «нейтралку». «Вилка» минных разрывов неминуемо приближалась к молодому солдату, и сержант из последних сил подбежал к Кешке и закрыл его своим телом. Спину Носкова ожгло будто кипятком из банного ковшика, но он был так помят и истерзан, что не почувствовал пару каких-то жалких осколков.

А вот Кешке досталось: от контузии он тряс головой и что-то бессвязно выстанывал, прижимая руки к ушам.

– Я знал, что ты поднимешься, дядя Коля, – разобрал, наконец, его речь Носков, а Кешка, по-детски всхлипнув, впал в забытьё.

– Спи уж, воин! – усмехнулся Носков и, кряхтя, взвалил бойца на свою израненную спину…

Из нашего блиндажа на выручку Носкову бросился сам комполка.

– Михалыч, родной, эх, как тебя опять попятнали-то! Ах ты, господи! Ко второй звездочке представлю! Подумать только – будешь первым в дивизии дважды Героем! – Маковецкий распростёр объятия.

– Да не тискайте вы так меня, товарищ подполковник! Меня уже помикосил один сегодня – до сих пор нутро со всех дыр наружу лезет. – Носков снова натужно закашлялся. – Не меня – вот его награждай, Федор Ефремыч. Если б не Кешка, не засек бы я снайпера…

– Зелен больно для Героя! Его слава еще впереди – такой своё обязательно найдет, – улыбнулся компока, глядя на раскинувшегося в забытьи молодого бойца. – Начштаба, пиши реляцию на «Отвагу». А как фамилия-то у пацана?

– Там не до знакомств было, товарищ подполковник. Смоктунович, кажись, или как-то так, – устало пожал плечами Носков, вздохнул, снял свою взопревшую от солдатского пота шапку и по-отцовски бережно нахлобучил ее на стриженную голову спящего Кешки…

***

Спустя полвека эту затерявшуюся в коловерти событий медаль торжественно вручали после спектакля на МХАТовской сцене импозантному мужчине с гордой осанкой и в пышном обличье Людовика Четырнадцатого. Народный артист Иннокентий Михайлович Смоктуновский в величии своем ничуть не уступал «Королю-Солнце». Случайно брошенное пророчество комполка сбылось: он нашел свою славу, и слава его тоже нашла…

Никогда еще не слышал Смоктуновский столь оглушительных аплодисментов публики. Держа в руках коробочку с медалью «За Отвагу», великий актер плакал, вспомнив суровую осень 1943 года, когда никому не известного солдатика Кешку Смоктуновича на себе вытащил с передовой известный на всю Красную Армию герой Николай Михайлович Носков. И не закрыл бы своим телом – не было б у нас ни Деточкина, ни Гамлета, ни Плюшкина…