За Дунаем

Придвинула к нему миску с дымящейся картошкой и краюху хлеба, поставила кринку молока, потом принесла кусок желтого, пахучего сала. Знаур сидел, сложив руки на коленях, и казалось ему, что все это во сне.

—      Ешь, ну... До чего ты стеснительный!

Ел не торопясь, а Пелагея все приговаривала:

—      Ишь, до чего заморили тебя, даже есть не хочешь. Ясное дело, казенные харчи... Ничего, скоро ты у меня станешь великаном.

Женщина стояла позади Знаура и вдруг обняла его за плечи, припала к нему, зашептала:

—      Милый ты мой, соколик!

22

В сотне заметили, что Бабу замкнулся, ни на кого не глядит, ни с кем не разговаривает. Правда, урядник и до этого не особенно много говорил, а тут и вовсе умолк. Все знали, что на него сильно подействовала смерть Бекмурзы, и удивлялись: бывал во многих боях, видел не одну смерть и вдруг печалится столько

327

времени. Только Фацбай догадывался, кто растревожил душу Бабу, и готов был подшутить над ним, но, зная вспыльчивость урядника,, не решался: тот мог враз рубануть саблей. Но про себя Фацбай возмущался его поведением. Дело ли воина влюбляться? Он создан ходить по острию кинжала, жить по соседству с опасностью, быть готовым принять смерть. А для этого нужно твердое, как камень, сердце. По мнению Фацбая, любить можно только коня. С ним ты всюду, в любую погоду, днем и ночью, с ним только и поговорить можно по душам. А женщина нужна мужчине, чтобы рожать сыновей да доить коров. Нет, Фацбай никогда не поймет Бабу. Да если об этом узнают в сотне, так засмеют, и тогда останется одно: или уйти в другой полк, или пулю в лоб. «Ничего, пройдет горячка... Вот начнутся жаркие бои, забудет про нее»,— рассуждал Фацбай.

Но и время шло, и бои случались частые и горячие, а Бабу ходил сам не свой. Тогда Фацбай пошел к сотенному командиру и рассказал о том, что Бабу воспылал любовью к болгарке. Выслушал сотенный, но своего мнения не высказал, велел только позвать к нему Бабу. И когда тот явился, то застал Зембатова в гневе.

—      Ты это выбрось из головы! Твое дело воевать... Если я тебе в отцы гожусь, то считай меня старшим братом,— Зембатов остановился напротив урядника.— Эх, Бабу, Бабу, не ожидал от тебя такого...

Молчит Бабу, думает: «Откуда Зембатов узнал о том, что у меня на сердце? Если можно заставить говорить камень, то и Фацбай проболтается?»

—      Не сердись, брат мой,— урядник тронул короткую черную бородку, которую отпустил после смерти Бекмурзы.— Человек я, понимаешь? Она на осетинку очень похожа...

Постепенно гнев на лице подпоручика сменился удивлением:

—      Ты ли это?

Пожал плечами Бабу, мол, как хочешь думай обо мне.

—      Вот вернемся в Осетию, тогда самую красивую девушку сосватаю тебе. Положись на меня!

—      Не говори так,— в голосе Бабу была твердость,

которую уловил Зембатов. — Лучше отпусти меня, пока мы на отдыхе...

—      -Куда отпустить?

—      К ней,—урядник не отвел глаз от острого взгляда командира.

Тот понял, что Бабу не отговорить, и если попытаться удержать, то, кто знает, что из этого получится.

—      Ну, хорошо, отпускаю тебя на одну ночь,— смягчился Зембатов.— Только сделай так, чтобы никто не знал об этом. Опозоришь всю сотню — не прощу тогда тебе... Спросят, куда собрался, придумай что-нибудь... Возьми с собой Фацбая, все же веселее, да только и его не жени.

Приложив руку к сердцу, Бабу слегка поклонился и выскочил вон. У входа он чуть не сбил с ног Фацбая, который все слышал.

—      Поехали быстро, — Бабу кинулся к коновязи.

Фацбай едва поспевал за ним. Ни о чем не говоря,

оседлали коней, накинули оружие, приторочили к седлам хордзены с бурками и выехали из лагеря. Навстречу им шел Евфимий, вел коня на поводу, без седла.

—      Куда это? — спросил казак.

—      Едем по одному делу.

—      Вижу, что не пешком идете,— недовольно проговорил Евфимий.

Фацбай расправил усы и почему-то улыбнулся. Бабу, нахмурив лоб, сделал ему знак, и Фацбай понимающе кивнул.

—      Послушай, Евфимий, — вмешался в разговор Фацбай,— если мы не вернемся к утру, то ты возьми себе мои вещи,— он приподнялся на стременах и вытащил из-под себя полы черкески.

—      Пусть мне достанутся вещи моего врага! Прощайте!

Ехали рысью. По обе стороны шоссе пылали костры. Слева черной стеной высились Балканы.

—      Послушай, Фацбай, откуда Зембатов узнал про болгарку? — урядник слегка придержал коня, чтобы посмотреть в глаза друга.— Как ты думаешь?

—      На то он и сотенный, чтобы все знать...

Однако Бабу не успокоился. Фацбай вздохнул, молча изобразил на скуластом лице горестное выражение.

—      Разве под тобой убили лошадь, что ты так вздыхаешь?

—      Не хотел тебя огорчать,— Фацбай нарочито растягивал слова.

—      Говори быстрей,—потребовал Бабу.

—      Во сне ты все время зовешь болгарку...

Урядник изменился в лице, весь наклонился к другу.

—      Кто-нибудь слышал?

—      Зембатов проходил как-то мимо, когда ты кричал... Э, какие только слова ты не произносил. А утром вызвал меня, спрашивал о тебе, но я молчал.