За Дунаем

Мужики загоготали да и пошли к деревне, потеряв интерес к Саньке. Поднялась и она, тряхнула тулупом и вдруг слезно запричитала:

—      Ах, злодей, топор унес...

Никто не посочувствовал ей, ушли и бабы, а Санька все топтала снег, в надежде найти потерю.

Вернувшись из деревни, Знаур улегся на нары лицом вниз и забылся. Не слышал, как рядом уселся кто-то из товарищей. Не сразу поднял голову, когда его растолкали.

—      Слышь, браток. Да ты никак помер?

Знаур поднялся, сел, подтянув колени к груди.

—      В тайге ночью я вижу, что зверь... Побежим, чего там думать,— зашептал сосед Знауру в лицо.— Порешим твою Пелагею... Чует сердце, с золотишком она. А? Сегодня ночью!

Уставился на него Знаур, не понял, чего тот хочет от него.

—      Согласен?

Пожал плечами Знаур, переспросил:

—      Чего сказал ты?

—      Тю, дурень...

—      Я дурень? — Знаур ткнул пальцем себя в грудь.

—      Ну, а кто же? Ясное дело, ты!

Соскочил Знаур с нар, схватил за грудь обидчика и прижал к нарам, стиснул ему горло. А тот и не думал сопротивляться, и Знаур отпустил его.

—      Медведь! Да мы с тобой губернатора возьмем голыми руками... Ну, как? Порешим Пелагею?

Тут только сообразил Знаур, вытаращил глаза, побледнел.

—      Нэльзя! — прошептал он.— Пелагея — женщина, ты мужчина... Нэльзя! Ай-ай...

На это он услышал презрительное:

—      Держись тогда за ее титьку!

Каторжанин пошел к выходу, а Знаур все еще стоял пораженный.

«НА ШИПКЕ ВСЕ СПОКОЙНО!»

1

Выставив перед собой руки, Бабу сидел у камина и смотрел на огонь. Молча подошла Иванна, накинула ему на плечи жилет из домотканого сукна, а сама, взобравшись на топчан, вытянула ноги и принялась за прерванное вязанье.

На другом конце топчана, свернувшись калачиком, спал Петр. Изредка он стонал во сне, и тогда дочь откладывала работу и переводила на него тревожный взгляд.

Ей было трудно оставаться все время в одном и том же положении, и она наклонялась то в одну, то в другую сторону, подкладывая каждый раз под локоть туго набитую подушку.

В камине завыл ветер, начавшийся с утра. Он, не переставая, дул со стороны Балкан, а к вечеру все замело снегом. Бабу нарубил дров, растопил камин, уселся, ни слова не проронив Иванне.

Она давно заметила, что муж не спит по ночам, часто выходит во двор и курит. Как-то Иванна пошла за ним и застала его у коня. В другой раз Бабу стоял посреди двора и, сложив руки на груди, смотрел на Балканы. Чувствовала Иванна, что с ним творится неладное, и не раз говорила о своей тревоге отцу. Но тот лишь отмахивался, мол, от счастья тебе, бог знает, что кажется.

И вот он опять сидит молча, грустит о чем-то, а с нею не хочет поделиться своими думами. А у женщины не хватает смелости спросить, чем он так озабочен.

—      Бабу! — позвала Иванна неожиданно для самой себя. Муж оглянулся, она заметила на его лице грустную улыбку. Встал он, прошелся по комнате, вернулся к ней и, присев рядом, проговорил тоскливо:

—      Сердце болит, Иванна!

—      Ой, ты заболел? Пойдем к лекарю!

—      Нет,. Иванна... Утром рано я уеду. Не могу сидеть дома, воевать хочу!

Женщина недоуменно посмотрела на него, потом заплакала:

—      А если тебя убьют? У тебя же нет пальцев на руке?

—      Чего ты мелешь? — Петр присел на топчане.— Он гайдук, и сердце зовет его на войну с проклятыми турками. Радуйся, что у тебя такой муж!

Засмеялся Бабу, не ожидал он такой сильной подмоги. Ему стало легко, и он, радостный, пустился в пляс.

—      Ос-с! Сс-с! — сделав несколько быстрых и резких движений, Бабу плавно прошелся по комнате на носках и остановился перед Иванной.— Вот! Я не хромой, и рука у меня сильная.— Он потряс над головой беспалой рукой.

Засуетился Петр: то присядет к камину, то кинется к выходу во двор и, не открыв двери, снова семенит к Бабу. А сам все приговаривает себе под нос:

—      Настоящий болгарин!

Утром Бабу встал раньше других и, оседлав коня, провел его по двору. Пощипывал легкий морозец, и Бабу свободной рукой тер лицо, уши. К нему вышел Петр, не сходя с низкого крыльца, присвистнул:

— Сколько снега! Может, ты останешься, Бабу? Боюсь, замерзнешь в пути...

Бабу мотнул головой и полез под коня, просунул широкую ладонь под подпругу, вылез и сильно дернул за луку седло. Оставшись доволен осмотром, он привязал коня к специально вбитому в землю брусу.

Сборы были недолгими. Иванна, охая, уложила еду в переметные сумы, туда же втиснула пузатую солдатскую флягу с вином. Тем временем Петр и Бабу уселись перед низким столиком, старик дрожащей рукой наполнил пиалу вином и протянул зятю:

—      Держи, герой! Ты мне еще больше люб, сын мой! — впервые Петр назвал Бабу сыном.— В хорошие руки попала Иванна, слава богу! И внук будет похож на тебя... Выпей за добрую дорогу, и пусть бог позаботится о тебе в пути и на войне сбережет, да и Иванну не даст в обиду.

Встал Бабу и, волнуясь, произнес коротко:

—      Спасибо! Пусть будет так, как ты сказал!

Пил долго, потом вернул пиалу старику, вытер усы и сел. Подошла Иванна, обхватила мужа за плечи: