За Дунаем

—      Вот родится сын, и скажу ему, что ты оставил меня одну,— Иванна не обращала внимания на отчаянные жесты, которые делал ей отец.— Береги себя, не горячись... Знаю я тебя, Христо рассказывал, как ты лезешь на штыки!

—      Не бойся, Иванна, я не пойду к туркам близко,— Бабу поднял на нее взгляд, и она провела горячей рукой по его щекам.

Выпили еще по одной — за Христо. Потом пожелали здоровья Иванне. Первым поднялся Бабу.

—      Бедный конь злится на меня. Ай-ай! Как нехорошо! Сам сижу и пирую, а он мерзнет.

Петр прошлепал к выходу, а Иванна прильнула к Бабу. Он неловко поцеловал ее в мокрые, соленые глаза, неумело погладил волосы.

—      Сын будет похож на меня... Так Петр сказал!

—      А я возьму и рожу тебе двух дочерей!

—      Нет, Иванна, ты так не сделаешь! Сына надо мне, понимаешь!? Кто продолжит род Кониевых? Зна-ур, боюсь, не вернется из Сибири, погибнет там! Эх, кончится война, все будет хорошо, обязательно поеду к нему, найду его и увезу!

Приоткрылась дверь, и они услышали голос отца:

—      Эй, гайдук, ты уснул, что ли? Давай выходи, или передумал ты?

Бабу поддержал Йванну Под руку, посмотрел ей в глаза, хотел сказать многое, но слов не нашел.

—      Боюсь за тебя, милый! — прошептала Иванна.

—      Зачем? Пусть умрет мой враг и плачет его жена! Пойду... Ты не ходи, не люблю, когда женщина идет за мужчиной. Стыдно это у нас! Очень скоро я вернусь. Понимаешь, война вот-вот кончится, а я сижу дома! Ну, до свиданья!

Иванна кивнула головой. У порога он оглянулся, помахал ей и выскочил во двор.

Когда он уехал, пришли соседки и, узнав, куда уехал Бабу, разнесли весть по селу. Вскоре собрались мужчины. Все в один голос сказали, что Бабу — настоящий гайдук, и когда он вернется, то устроят ему всем селом пир.

Но Иванна не слышала их разговоров: она лежала на спине и громко стонала. Возле нее суетились женщины, многозначительно переглядываясь: боялись, не разродилась бы она преждевременно. Они, как могли, успокаивали ее.

2

—      Ну, как прикажешь мне поступить с тобой, батенька? — генерал Скобелев слегка картавил.— Помню тебя в деле под Ловчей, не забыл, как ты приволок турка... Герой ты, знаю, а взять в отряд не могу, батенька! Списан ты из строевой...— но достаточно ему было взглянуть на Бабу, как он понял, что делается у того на душе, и он переменил тон.— Мда! Задал ты мне головоломку, однако.

Бабу по-прежнему стоял перед генералом, не меняя позы, в положении «Смирно!» и ел глазами начальство. Ох, как он был уверен, что Скобелев оставит его при себе. А получилось, что даже белый генерал не может помочь ему...

В двух шагах стояли Гайтов и Хоранов. Они обрадовались неожиданной встрече и тоже просили генерала оставить их товарища при штабе. С какой надеждой боевые друзья Бабу смотрели на генерала.

—      Нет, не могу... А ты, батенька, чудак! Поезжай

домой, ведь ждут тебя! — генерал теребил пышную бороду.

—      Здесь хочу, ваше высокоблагородие!— отчеканил Бабу.

Генерал досадливо махнул рукой, поднялся со своего места, подошел к охотнику, подержал его за брелок на поясном ремне.

—      Ступай, батенька, ступай...

Повернувшись, Бабу прошел к выходу, придерживая шашку. За ним проследовал Хоранов. Он увлек товарища в палатку, в которой жили порученцы генерала.

—      Не огорчайся... Если Скобелев отказал, значит, никто тебе не поможет. Садись, сейчас придет Байтов... Ну, рассказывай, как ты там жил,— Хоранов усадил Бабу на походную кровать, а сам устроился на седле.— Скучал без дела? Эх, а тут были бои... Ну и злой народ турки.

—      Как там в дивизионе? Фацбая давно не видел...

—       Фацбая ранило, уехал он домой... Он, наверное,

уже женился. Ему повезло: получил два Георгия... Многие уже не попадут домой.— Хоранов опустил голову.— Поредели сотни...

Сложив на коленях руки ладонями кверху, Бабу проговорил:

—      Царство им небесное! Пусть они попадут в рай...

В палатку просунулась голова денщика. Он вначале посмотрел с явным интересом на Бабу, потом подмигнул Хоранову.

—      Его высокоблагородие велели накормить урядника.

—      Генерал еще в штабе? — спросил Бабу, думая о чем-то своем.

—      А кто его знает... Мое дело телячье. Велели — вот. и побег я до вас,— денщик поставил прямо на землю котелок, и в палатке запахло горячей овсяной кашей.

Потом он отстегнул от пояса флягу и тоже положил на землю рядом с котелком.

—      Откушайте, ваше благородие,— денщик уселся в дверях, спиной к Бабу и занялся своим развалившимся сапогом; стянул его, стал рассматривать.

Хоранов взял с земли флягу, открыв, подал ее Бабу со словами:

—       Возьми, здесь ты старший.

Но Бабу молчал, и Хоранов настойчиво повторил:

—      Скажи угодные богу слова! Пусть твоя молитва дойдет до него и убережет он наших людей.... Эх-хе, осталось нас немного.

Не отрывая взгляда от земли, урядник протянул руку, и Хоранов вложил в нее флягу. Бабу не сразу произнес тост. Прежде подумал о Знауре, вспомнил сотню, друзей... Стало горько на душе.

—      Царство небесное погибшим! Кто же из наших братьев остался в живых, пусть увидят родные горы!