За Дунаем

Хозяин полулежал на подушках. Уронив голову на плечо, смотрел на Кайтука.

—       Боишься расстаться с головой? А у Хазби две головы? Зачем мне твои быки? Продай их другому... У кого ты их отбил? У Тугановых. А они кабардинцам кунаки. Аллах видит, какой я грех принял на душу. Но мне жалко тебя... Уважаю тебя, Кайтук, как брата, поэтому так поступил... Ему риск! А мне? Что если сейчас пожалует погоня?

Бабу рассматривал кабардинца. Хозяин дома часто облизывал нижнюю оттопырившуюся губу и при этом тяжело дышал. У него приплюснутый нос и шрам на правой щеке.

Хазби то потирал дрожащие руки, то теребил серебряные брелоки на поясном ремне. Бросая нетерпеливый взгляд на окно, он качал головой.

Хозяин хотел побыстрее избавиться от абреков. Деньги уже у Кайтука за пазухой, Хазби хорошо их угостил. Чего они ждут? Пока появится погоня, люди Тугановых? Но Кайтук непонятно почему тянул время, и даже Созо беспокойно переводил взгляд с Бабу на брата. Наконец Кайтук произнес традиционные пожелания хозяину дома и его домочадцам, всему роду, пожелал здоровья и долгих лет самому старшему аула, в котором живет такой хороший человек, как он, Хазби.

Кабардинец, прежде чем подняться, попытался удержать гостей. Но каждый знал, что это приличия ради.

Вышли во двор, освещенный луной, и Хазби недовольно поцокал языком, что означало: «Принесло же вас в такую ночь». Кайтук протянул руку Хазби и перепрыгнул через плетень в сад. За Кайтуком последовали Бабу и Созо, попрощавшиеся с кабардинцем без слов, кивком головы.

Почти бегом спустились к речке, перебежали через мост и берегом запетляли между деревьями к лесу, что чернел верстах в трех. Кайтук знал дорогу, по которой его однажды провел Хазби. Правда, за это пришлось заплатить кабардинцу конем из казачьего табуна.

Ноги у Бабу давно промокли; шли по густой траве. Теперь им ничего не угрожало, но Кайтук спешил. Старался не отставать от него и Бабу, он помнил слова Кайтука: «Только в горах спокойно мое сердце».

В лесу стояла дремотная тишина. Толстые стволы чинар бросали тени, а Бабу все казалось, что рядом люди. Он то и дело оглядывался, пока не вышли на поляну, откуда открылись горы.

Никак Бабу не мог смириться с тем, что совершилось этой ночью. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он станет абреком, наверное, не простил бы тому человеку.

Остановились. Кайтук первым развернул бурку и бросил на траву. Усевшись, засмеялся, стянул с головы шляпу, обтер лицо.

—      Лаппу,— Позвал Кайтук брата.— Посмотри, что нам положили в хордзен? Садись, Бабу... Опять меня обманул проклятый Хазби!

Бабу разостлал бурку и, откинув полы черкески, уселся.

—      Мясо и чурек,— Созо положил перед мужчинами хордзен, а на него —еду.

Юноша нагнулся, энергично, несколько раз провел руками по траве, вытер их об черкеску, присел и острым ножом нарезал мясо, разломал чурек. Первым потянулся к еде Кайтук. Подбросил на ладони кусочек чурека и медленно поднес ко рту.

—      Отведай, Бабу. Отдохнем, теперь нам спешить некуда. До ущелья совсем недалеко...

Созо устроился позади них и быстро жевал закрытым ртом.

—      Примечай, Бабу, дорогу. Может случиться, станешь по ней ходить без меня.

—      Это почему?

—      Убить меня могут,— рассеянно ответил Кайтук, и Созо перестал жевать.

—      И меня не пожалеют,— рассмеялся Бабу.

—      И тебя убьют, попадись только казакам в руки.

Теперь уже перестал есть Бабу. Он почувствовал,

что в горле застрял кусок. Вспомнил мать, представил, как она ждет сыновей у калитки, прислушиваясь к чужим шагам на улице. Весть о его смерти она не вынесет. Нет, Бабу будет жить для нее. Сам не зная почему, спросил Кайтука:

—      Прости, брат, жива твоя мать?

Кайтук, прежде чем ответить, вытер губы тыльной стороной руки, потом взглянул на товарища.

—      Не помню ее...

—      Извини, Кайтук...

—      Бог покарал меня еще в утробе матери...

—      А Созо? Он же твой брат!

—       У нас с ним был один отец...

—      Не хотел обидеть тебя, Кайтук, прости меня. Сердце у меня разрывается!

—      Давай отдохнем, Бабу... Эй, Созо, ты тоже уснн. Здесь мы, как дома, в горах. Никто нас не найдет,— Кайтук лег на край бурки, а другим концом укрылся с головой.

Натянув на себя бурку, Бабу повернулся на левый бок. Однако он быстро надышал под буркой так, что стало душно, й, приподняв бурку, сделал большой вдох.

Луна спряталась: Над поляной стлался туман. Он тянулся из ущелья, густой, тяжелый. Горы стояли стеной, а низкое небо улеглось на горбатых вершинах.

Над головой шелестела густая крона высоких деревьев. И хотя Бабу слышал, что это шумит листва, а все же, приподнявшись, оглянулся: ему мерещилась погоня. Не от смерти он прятался — позора боялся больше всего на свете. Все представлял себя арестованным за абречество. От одной такой мысли все в нем холодело. Неотступно думал, как бы не попасться Властям. И казаки обозлены за частые набеги на их табуны и стада. Охотников поживиться за счет казаков, поселившихся на кавказской линии, было немало. Он знал: попадись им в руки, так не уйти живым.