За Дунаем

Наконец он сделал шаг. Тяжелый... Второй шаг был еще короче и тяжелее. «Что-то долго не возвращается Васил. Не попался бы он в лапы баши-бузуков... Отец, наверное, расспрашивал его обо мне? Васил, кажется, из Батака. Ну конечно, как же я забыл? Эх, баши-бузуки озверели тогда и устроили резню в Батаке... Никого не пощадили, даже старух и грудных детей... Спаслись только те, что успели уйти в гайдуки1 2», — Христо уже не чувствовал на себе Ивко. А тот все стонал:

—      Слышишь, бачо3, брось меня...

Но Христо не слышал его. «Интересно, что делает сейчас Иванна? Давно ей пора замуж. А за кого ее выдашь? Да и время ли людям думать об этом? Сколько крови пролили болгары — и все напрасно: сорвалось восстание. А как верили мы в победу! Удобрили турки землю кровью болгарской».

Ни разу Бабу не оглянулся, чтобы не обидеть Христо, но слышал за своей спиной шарканье и удивлялся тому, откуда только взялись силы у друга. Бабу и радовался его упорству, и сердился. Кто знает, сколько они будут тащиться до бивуака.

—      Бачо, бога ради, оставь меня... Сам доползу,— молил раненый.

Остановился Христо.

—      Молчи,— наконец с трудом выговорил он и, проведя сухим шершавым языком по горячим губам, задышал, наконец, глубже.

У Христо не осталось сил сказать сербу, что он скорее прыгнет с кручи, чем бросит его, а если надо, то поползет с ним на четвереньках. Он не уступит своей очереди нести Ивко. Он бы мог рассказать Бабу о том, как пытали его в тюрьме турки. Целый месяц мучили, требовали сказать, где укрылись гайдуки. Но он даже рта не раскрывал. Тогда палачи, озлобленные мужеством Христо, бросили его в подземелье. И все же гайдук не сдался. «А знаешь ли ты, Ивко, почему я победил смерть? Когда меня били, я самому себе пел песни, а когда оставался долгими ночами один, рассказывал сказки и тогда забывал обо всем на свете, кроме Стара Планины»,— Христо указательным пальцем провел по глазам и, наконец, глубоко перевел дыхание.

—      Пой песню, Ивко,— прошептал он,— и тебе будет легче... Ну! Пой мне на ухо, прошу тебя, Ивко.

И правда же — Ивко перестал стонать и замурлыкал. Бабу улыбнулся: его натренированный в горах Осетии слух уловил журчание ручейка. Бабу вспомнил, как вчера вечером, когда шли в разведку, он припал к роднику и долго не мог оторваться от ломящей зубы влаги. И воздух, и горы, и небо — все напоминало ему Осетию. Вот только нет здесь сакли, да не пекут чуреки из кукурузной муки. Эх, сейчас бы горячего чурека с хрустящей коричневой коркой да овечьего сыра, запить бы парным молоком.

У родника Бабу сложил оружие, помог снять раненого и усадить спиной к скале: Ивко сам попросил об этом, чтобы посмотреть на ногу, оголенную до колена и стянутую жгутом.

Луна висела над ущельем, и Христо казалось, что она жжет ему голову. Натянув на бритую голову войлочную шляпу, он обтер рукавом лицо, расстегнул куртку на груди и сел на камень рядом с Бабу.

—      Ну, теперь совсем близко до бивуака,— сказал Бабу и плеснул в лицо пригоршню воды.— Ух! Хорошо... Попробуй, Христо, сразу почувствуешь себя молодым туром.

Но Христо все еще занимали невеселые мысли: «Почему мы потерпели поражение? Все держались стойко, никто не жалел себя. Какие болгары погибли! Ни одна мать не родит больше таких. Братья Жеговы из Стара-Загоры. Беньковский! А Ботев... Какой мужественный человек погиб!»

Засучив рукава, Христо опустился на колени перед родником и окунул в воду лицо.

Набрав воду, Бабу взболтнул флягу, отпив из нее, а затем, подумав, поднес к губам раненого:

—      Пей, Ивко. У нас тоже такая вода, как молоко...

Серб сделал большой глоток:

—      Мм-а!

—      Еще хочешь?

—      У-у,— Ивко вытянул губы.

—      Теперь ты будешь долго жить, Ивко,— Бабу положил флягу себе под голову и вытянул ноги поперек узкой тропы.

Христо тоже улегся рядом с ним.

—      Эх, Ивко, Ивко, если бы ты знал, как я люблю горы,— осетин лежал на спине и смотрел на небо, которое теперь, казалось, поднялось выше и уже не так давило на сгорбившиеся вершины.

—      Послушай, Бабу, давно хочу спросить тебя,— Христо провел влажной рукой по лицу.— Что тебя привело сюда, на край света?

—      Меня?

Бабу устало закрыл глаза, и представилось ему, что он у себя дома. Даже чувствует запах кизяка и сыворотки в сакле, слышит шаги матери. Сейчас она поставит перед ним столик с едой. Как вкусно сегодня пахнут лепешки и похлебка!.. И вдруг... Пристав. Он без стука вошел во двор, даже собака не залаяла. Мать крикнула ему: «Беги!»

—      Болгары и сербы соседи... Нам нельзя не помогать друг другу,— Христо положил тяжелую руку на колено Бабу. — О чем ты думаешь?

—      Осетины, Христо, живут далеко в горах, даже орел не залетает туда... Но и там знают о турках. А с русскими мы братья: и радость, и горе делим пополам. Они идут в поход, и мы с ними. А как же иначе? Не сидеть же мужчинам дома и держаться за подол? Осетины всегда были воинами!

Христо вздохнул. Поджав одну ногу под 'себя, он наклонился вправо и внимательно слушал Бабу.