За Дунаем

Христо еще не придумал, что скажет им, и даже не представлял хорошо, как будет пробиваться через мост. Зато гайдук твердо знал одно: быть ему на той стороне реки. Даже если земля и небо столкнутся. И домой проберется. И соберет себе отряд из самых отчаянных гайдуков. Уведет их в горы. И туркам станет мстить за Басила, за мать, за бабку — за всех! Вот только пост проскочить бы. Но как? Тревожил один вопрос; «Как?»

Нащупав под курткой рукоятку кинжала, Христо настороженно пересек открытую поляну и направился к сторожевому посту. Шел тем спокойным шагом, каким ходят люди, которые ничего не опасаются. Навстречу поднялись двое полицейских. Христо продолжал свой путь, хотя и заметил их.

—      Селям алейкум,— почтительно приветствовал полицейских Христо.

Он говорил по-турецки без акцента, и полицейские не сразу признали в нем болгарина.

—      Алейкум селям! Куда это ты так рано идешь? Может, ты нам скажешь и мы поспешим туда же? — пошутил один из них.

—      Работник я, иду в город,— Христо приблизился еще на шаг.

«Из будки никто не вышел, значит, они одни... Сначала ударю ногой верзилу. Надо угодить чуть ниже живота. Потом брошусь на безусого»,— Христо сделал к туркам полшага; ступня припечаталась к земле.

—      Э, да ты никак гяур? — присвистнул безусый.— А я разговорился с тобой, как с братом.

—      Болгарин я, эфенди,— переступил с ноги на ногу Христо, стараясь казаться простоватым и глупым.— У меня нет братьев. Один я на земле...

—      Баран ты, понял? — взревел другой полицейский, тот, что выше ростом и в плечах шире.

—      Как не понять, эфенди! Только баранов стригут, и людям польза, а с меня нечего взять.

В эту минуту Христо вспомнил о своем ружье, которое оставил в лесу. Опасно было идти с ним сюда. Полицейские бы поняли, с кем имеют дело. Мелькнула

мысль, от которой он внутренне содрогнулся: «А что, если мне не удастся перейти мост?»

—      А ну, покажи документ. Видно, говорун ты. Иди за мной,— приказал безусый и скрылся в будке.

Христо смотрел ему вслед, пока другой полицейский не прикрикнул на него:

—      Чего уши развесил?

Ему велели взять пузатый глиняный кувшин ведра на два и отнести в будку. Поднял Христо кувшин на грудь и неожиданно ударил им по голове полицейского, который назвал его бараном. Потом грудью упал на дверь будки, задвинул засов. Выхватив кинжал, он покончил с тем, что лежал, и метнулся к будке, раскрыл дверь, и разъяренный турок, вскрикнув, отступил. Но было поздно...

Втащив убитого в будку, Христо закрыл дверь и спокойно перешел мост. Не оглядываясь, он удалялся от реки. Вот и спасительный лес. Оказавшись в нем, Христо побежал, как бывало в детстве. Теперь-то он дома!

... Христо лежал под кустами и не отрывал взгляда от деревни, в ожидании, когда в ней все угомонятся. Но близость жилья не давала гайдуку покоя, манила. Ему чудился запах хлеба и молока. Не дождавшись ночи, вылез он из своего укрытия и прислушался. Тишина. Забыв опасность, Христо бесшумно пошел к деревне. Снова остановился. И вдруг он пришел в себя: чуткий слух уловил плач ребенка. Вмиг вспомнил то, с чем не расставался всю жизнь; с мыслью о турках.

Присев на корточки, присмотрелся вокруг. Ни огня, ни домов уже не различал — все слилось с ночью. Делая короткие перебежки, Христо ощупью двигался в темноте, пока не наткнулся на плетень. Осторожность, чувство опасности по-прежнему владели им, и он замер. Потом, перебирая руками плетень, Христо медленно, шаг за шагом шел вперед и нашел калитку. Она и нужна ему. Попробовал надавить на нее: видно, на большом запоре.

Вернулся назад, перелез через плетень и оказался в огороде. Двигался, выставив перед собой руки, спотыкаясь о грядки. Но вот руки уперлись во что-то твердое: «Забор кирпичный. Может, вернуться?»

—      Дядя! — услышал он вдруг чей-то голос и замер.

С трудом он различил около себя мальчика.

—      Чего тебе? — промолвил Христо.

—      Ты из этих.... Из комитов, что ли?

—      А зачем тебе это?

—      Ты настоящий гайдук?

—      Настоящий.

—      Дай мне ощупать твой револьвер...

—      Нет у меня револьвера, вот потрогай кинжал.— В горле застрял комок, закружилась голова.

Мальчик зашептал прерывающимся от волнения голосом:

— Беги, дядя! Я дам тебе хлеба, сыра... Только ты не входи в дом. Я уже пять дней обманываю папу, будто у меня болит живот, а сам сижу здесь. Я жду гайдуков.

—      А зачем они тебе?

—      Папа их ненавидит... Пять дней назад я подслушал, как он говорил своему брату, что уже предал туркам троих гайдуков. Вчера у нас был читак, он сказал папе, что если к нему придет человек и скажет: «Много тебе здоровья от содержателя кафе, значит, он свой. Папа мне не настоящий отец... Я найденыш... А ты подожди, я сейчас принесу тебе еду.

—      Кто дома?

—      Только папа и я. А мама в гостях в Ловече, а работник пасет овец в горах.

—      Вот что, иди домой и ложись спать. Да смотри не проговорись, что видел меня.

И мальчик ушел.

... После полуночи Христо постучал в калитку. Не сразу вышел хозяин, спросил недовольным тоном:

—      Кто ты, человек божий, что будишь меня в такое время?