За Дунаем

—      Эх, папа! — вздохнул сын.— Разве ты забыл поговорку: «Гайдук не кормит мать»? А у меня и матери нет. Говоришь, убили ее потому, что не уступила дорогу имаму? Нет, неправда! Убили, потому что родила комита. И за то, что была гордая, как девушка-воевода Сирма... Да, много домов сожгли турки, сколько людей убили... Но они, сами того не желая, убили то, что для них самое нужное...

—      Кого убили, говоришь? — спросил старик, положив руку на ухо.

—      Страх смерти убили они в болгарах... Теперь мы не такие покорные. Пришло такое время, когда и мертвые пойдут против душманов1. Власти считают меня мертвым, а подлая турецкая шкура часто пробует острие моего кинжала. И еще попробует...

Отец глядел на сына, а у самого на глазах стояли слезы. Ему казалось, что все это сновидение и стоит ему открыть шире глаза, как сын сразу же исчезнет...

Когда Христо накануне ночью появился в доме, все растерялись от неожиданности и не верили своим глазам. Но все же это был он, Христо, живой, только грустный. Уж очень ему хотелось повидаться с родными, а то бы остался с гайдуками, а их в горах опять много.

Всего один день Христо гостил дома. Расспрашивал отца о том, как жилось ему, о чем говорят люди. Узнав, что турки считают его погибшим в дни Апрельского восстания, обрадовался. Первое время турки грозились расправиться с отцом за сына, но старик как-то сказал Али, что убьет того, кто первый переступит порог его дома. И тогда старика оставили в покое.

—      Господи, да что же это такое? Иметь сына и говорить с ним украдкой. Зачем только родился на свет болгарин?

Христо мягко обнял отца, потом, отстраняясь, сказал:

—      Не лей слез попусту о живом сыне, отец! Иди сюда, Иванна, спой мне в путь-дорогу мою любимую, про Яну. Ты не забыла?

—      Что ты, бачо!

Девушка тряхнула головой, выпрямилась, подумав о чем-то, шагнула к брату и, обняв его за плечи, запела вполголоса:

«Отдашь, отдашь ли, горец Иова,

Красотку Яну в турецкую веру?»      '

«Эй, воевода, голову дам вам,

Яну не дам вам в турецкую веру!..»

Голос Иванны слегка дрожал.

Христо закрыл глаза и почувствовал, как напрягаются мускулы, казалось, будто его тело вот-вот превратится в гранитное изваяние, подобно тем, что созданы природой у Белоградчика.

Иванна пела прерывающимся от волнения голосом. Тяжелая коса вздымалась на груди.

Руки по локоть ему отрубили,

Снова о том же спрашивать стали:

«Отдашь, отдашь, горец Иова,

Красотку Яну в турецкую веру?»

«Эй, воевода, голову дам вам,

Яну не дам в турецкую веру!»

Сидевший на корточках старик вытер слезу.

Обе ноги ему отрубили,

Снова о том же спрашивать стали:

«Отдашь, отдашь ли, горец Иова,

Красотку Яну в турецкую веру?»

«Эй, воевода, голову дам вам,

Яну не дам вам в турецкую веру!»

Голос Иванны зазвучал сильнее, и отец прикрикнул на нее:

—      Тихо, сумасшедшая, накличешь беду!

К Иванне присоединился Христо, теперь они пели в два голоса.

Тогда Иова выдрали очи,

Спрашивать больше не стали.

Схватили турки красотку Яну

И посадили на вороного.

Угнать решили полем-низиной,

Полем-низиной в село к татарам.

Вытирая кулаком слезы, отец поднялся и встал рядом с детьми:

«Прощай, Иова, брат мой родимый!»—

«Будь же здорова, сестрица Яна!»

Нет глаз у Иова, чтоб взглянул он,

Нет рук у Иова, чтоб мог обнять он,

Нет ног у Иова, чтоб проводил он!

Во дворе коротко залаяла собака, и песня оборвалась. Отец бросился к выходу, но его остановил Христо:

—      Не выходи,— сын схватил сумку и обнажил кинжал.— Посмотри, Иванна, в окно. Только не подходи близко.

Собака перестала лаять. Христо облегченно вздохнул и обтер рукавом лицо.

—      Ничего не вижу,— прошептала сестра.

— Так, так,— соображал Христо.— Отец,      открой дверь и прикрикни на собаку. Или она мертва, или там свой!

Рука Петра еще не легла на щеколду, а уж в дверь кто-то постучал трижды, с небольшими паузами.

—      Рашид,— обрадовался старик.— Ну, конечно... Господи!

Он рванул на себя дверь, и все увидели турка. Не переступая порога, Рашид выпалил, захлебываясь от одышки:

—      Под утро придут сеймены! Облава!

И тут же скрылся в ночи.

—      Ой, Христо,— девушка кинулась к брату.— Тебя поймают!