За Дунаем

Это был сотник, недавно прибывший в полк из Санкт-Петербурга по собственной охоте. Ему обрадовались.

—      А, это вы, господин Верещагин,— пробасил Есиев.

Командир дивизиона, козырнув, подал руку сотнику, и тот с чувством пожал ее. «Уж годами не молод, а держится молодцом»,— Верещагин с нескрываемым восхищением смотрел на действительно молодцеватого Есиева. А тот, в свою очередь, подумал о сотнике: «Папаха у него заломлена лихо, посмотрим, как он рубит в бою. Но, видно, человек он хороший».

Ехали быстрой рысью по обочине пыльной дороги. День выдался жаркий, на небе ни облачка. Говорить никому не хотелось, да и не о чем было говорить.

Впереди показались сады, а вскоре за ними и бивуак. Кони шли ровно, они легко несли седоков, и их не приходилось подгонять.

У бивуака всадники разъехались: Александр Верещагин направил коня к своей палатке, а осетины свернули в сотню.

Еще издали Александр заметил своего денщика. Беспечно развалясь у входа в палатку, тот курил трубку. Завидев сотника, денщик нехотя поднялся со своего места. Придержав саблю, Александр спрыгнул на землю и бросил ему поводок. Денщик почесал затылок, посмотрел вслед сотнику, который уже нагнулся, чтобы приоткрыть дверь в палатку, и сказал, как будто только вспомнил:

—      От Сергея Васильевича письмо пришло. Может, желаете взглянуть, ваше благородие?

Александр резко повернулся и сердито прикрикнул:

—      Ну, давай, чего же ты мешкаешь? Не мог сразу вручить!

Верещагин нетерпеливо шагнул к денщику и взял протянутое письмо. Нетерпеливо пробежав письмо глазами, он успокоился и стал снопа внимательно читать. Брат Александра, Сергей, находился в действующей армии. Он состоял при штабе главнокомандующего.

Сергей писал, что ожидает приезда на Балканский фронт из Франции старшего брата Василия, у которого в Париже была организована выставка.

Денщик надеялся, что сотник скажет ему хоть одно доброе слово, но тот увлекся письмом и позабыл о его существовании. Тогда денщик провел коня, намереваясь задеть сотника.

— Смотри, куда прешь! — беззлобно проговорил Александр и удалился к себе. «Боюсь за Сергея, уж очень молод, горяч».

Он снял через плечо саблю и бросил на походную складную кровать, затем расстегнул ремень с кинжалом. Скинул с себя заказанную еще в Санкт-Петербурге черную черкеску с серебряными газырями и тоже швырнул на кровать.

Оставшись в ластиковом бешмете, сотник пригнул голову и прошелся по палатке. Два шага в одну сторону, два шага в другую. «Письмо, что ли, дописать родителю»,— подумал Александр и, усевшись за низкий столик, расстегнул бешмет, под которым белела рубаха. Недописанный лист серой бумаги лежал на столе со вчерашнего дня. «О чем, бишь, я писал давеча? Да, об осетинах»,— Александр обмакнул перо в медную четырехугольную массивную чернильницу и размашистым почерком продолжил письмо: «Какой все видный народ, осетины. Молодец к молодцу, точно на подбор. Весь дивизион состоит из охотников. Что мне в особенности бросилось в глаза у осетин, так это их осанка и походка. Каждый осетин имеет походку, точно князь какой: выступает важно, степенно, с чувством собственного достоинства. Причем, левую руку непременно держит на поясе, а правую — на рукоятке кинжала. Ты знаешь, горцы интересный народ, точно такой, как мне виделся до сих пор по прочтении графа Толстого.

По приезде я пошел в штаб. У подъезда виднелось полковое знамя и денежный ящик, а при них часовой с обнаженной шашкой. Часовой — почти старик, но очень бодрый, плечистый, с подстриженной седой бородой и густыми нависшими бровями. На поясе у него висел длинный черный кинжал с костяной ручкой. Выправка совсем не походила на ту, что я видел у кубанских казаков. При моем приближении часовой нисколько не изменил позы, как стоял, подбоченясь, так и остался. Только когда я на него посмотрел, он вместо того, чтобы отдать честь шашкой, как того требует устав, перенес ее на левую руку, бросил на меня исподлобья сердитый взгляд, медленно поднес правую руку к папахе и протяжно сказал: «Здравствуй». Вот так службист, думаю, устав здорово знает! Свое возмущение я высказал адъютанту, и тот засмеялся. «Этот всадник — осетин. Они все охотники, своей волей пошли в поход, и с них особенных формальностей нельзя требовать...»

Снаружи послышался знакомый голос, и Верещагин отложил ручку.

—      Где господин сотник? Эй, Иван, ты спишь?

—      Обленились мы, ваше благородие,— ответил бодро денщик.

Александр поспешно встал, откинул дверцу палатки и увидел поручика Гайтова.

—      А, Гайтов, входите, гостем будете, — радушно проговорил Верещагин.— Вот не ожидал вас.

—      Спасибо, Александр... Покажи своего коня.

Гость стоял, широко расставив ноги. Плотные икры

обтянуты ноговицами и перехвачены под коленками узкими ремешками. На поясном ремне висел кинжал в дорогих ножнах с позолотой. Красный бешмет и синие атласные шаровары блестели на солнце. Низкая папаха была сбита на левое ухо.

—      Иван! — крикнул сотник, хотя денщик стоял тут же.— Приведи коня, живо. И смотри, не упусти его.

—      Какого коня, ваше благородие?