За Дунаем

— Найдешь эту паршивую овцу, свяжешь ноги ее же косами. — Бза яростно ударил палкой по ноге.

Сын, наконец, понял, о ком идет речь: Ханифа без разрешения Бза отправилась в город и поступила работать к табачнику. Она не подумала, что ее поступок позорит весь род Кониевых. Старик заботился не о Ка-руаевых, к которым прежде принадлежала Ханифа, а о своем имени. И он не мог смириться с тем, что с тех пор, как осетины покинули ущелья, молодые стали поступать своевольно. Раньше они ничего не видели, кроме неба и снежных вершин, от дурных поступков их удерживали горы и обычаи. Теперь вышли на простор, в долины, и что для них слово старшего?

Вот и Ханифа ушла в город. А спросила Бза? Посмела бы женщина прежде пойти без нужды даже к соседке?

Видно, пришли иные времена, и Бза никак не мог этого понять. Старик не сдавался. В доме у него, по крайней мере, было так, как требовали обычаи. А вот Ханифа оказалась с характером. Правда, невестка из другого рода, но она же жена Знаура, и племянник не умер, жив он, и, кто знает, не вернется ли раньше, чем его ждут?

Грустным мыслям Бза суждено было прерваться: во двор вошла Борхан. Мать Ханифы молча прошла к хозяйке, и вскоре старик услышал, как гостья сквозь рыдания рассказывала о Кудаберде.

— Некому нас защитить... В доме нет мужчины, и хромой смеется мне в лицо. Назвал Ханифу капхай1... О, почему бог наказал меня и отобрал сына? Что я ему сделала?

— Успокойся, хромой он и есть хромой... Кто считает Кудаберда за мужчину? — успокаивала хозяйка.—Злится он на вас, не отдали ему Ханифу. Люди знают эту болтливую собаку...

Но Борхан продолжала причитать:

— Я ли не молюсь богу! Почему я не родилась мужчиной. Ох-хо-хо!

Старик взглянул на сына, и тот понял, вбежал на мужскую половину дома, схватил кинжал и, на ходу подтягивая ноговицы, вышел на улицу. Соседи украдкой смотрели за ним и удивлялись: степенный Ахмат и вдруг спешит куда-то.

Ахмат остановился у дома хромого, засучил рукава и крикнул:

— Эй, Кудаберд!

Хозяин дома показался во дворе и почему-то радостно потер руки.

— Чем я обязан богу, Ахмат, что он послал мне такого гостя, как ты? — не подозревая ничего плохого, хромой вышел к незваному гостю.

Но стоило ему еще раз взглянуть на Ахмата, как он тут же съежился и оттого стал уродливее.

— С тех пор, как нет Знаура, ты бросаешь на его дом грязь,— Ахмат ударил Кудаберда в лицо.

На крики хромого сбежались соседи и, умоляя Ахмата успокоиться, оттащили Кудаберда. Но в хромом вдруг пробудилась прыть, и он кричал, чтобы ему не мешали расправиться с Ахматом. Покончив с хромым, Ахмат обратился к собравшимся:

— Извините, добрые люди, Кудаберд позорит Знаура своим поганым языком... А мы Знауру братья!

На шум явился младший брат Кудаберда. Ничего не поняв, он растерялся и не знал, как ему поступить.

— Смотри, Кудаберд, в другой раз я тебе не прощу... Еще раз извините, добрые люди, оскорбил он Знаура зря.

Поклонившись сельчанам, Ахмат удалился. Соседи начали расходиться, а хромой все еще сидел на земле. Но вот он вскочил и закричал на брата:

— Почему ты не убил его?

34

После разговора с доктором, Бабу всю ночь ворочался на жесткой постели и не слышал, как стонал сосед, как плакала сестра милосердия, когда выносили умершего казака. Бабу занимала одна мысль: его списали из армии, и теперь он должен попрощаться с дивизионом. А что его ждет дома? Сакля, обдуваемая ветрами? Мать и та не дождалась возвращения сына. Нет, Бабу в аул не вернется. Проедет мимо и даже не посмотрит в окно вагона. Он устроится на нефтепромыслах. У него есть руки и ноги. Правда, на левой руке не хватало двух пальцев. Но ведь могло с ним случиться и хуже. Урядник представил себя без ног и привстал на койке. К нему поспешила сестра.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она.

— Ничего,— покачал головой Бабу.

Сестра взяла его руку, слегка пожала и перешла к другому раненому. Откуда было знать ей, что мгновенное прикосновение растворило в его сознании горестные думы и перед мысленным взором встала Иванна. Бабу лежал, боясь спугнуть появившийся образ любимой. На заросшем, осунувшемся лице появилась улыбка...

В палату вошли доктор и офицер в чине капитана. Они подходили к каждому раненому, и доктор что-то вполголоса объяснял офицеру.

— Этот списан,— доктор глянул на Бабу и добавил:— Однако, огорчен отчислением из армии. Поражаюсь!

— Осетины пошли на войну по своей воле и верность свою государю доказали храбростью,— ответил офицер.— Нельзя ли оставить его служить?

— О, нет! Без двух пальцев, и нога, ограниченная в движении,— поспешно возразил доктор.

— Ну, хорошо, списывайте, пусть едет домой. Нечего кормиться на казенных харчах,— буркнул офицер и, потеряв интерес к Бабу, перешел к другому раненому.