За Дунаем

Из виноградника вышел крестьянин примерно его лет, и Петр вынужден был подойти к нему: «Откуда ты взялся на мою голову? Успеть бы сегодня добраться домой».

— Добрый день,— приветствовал Петра крестьянин, обмахивая лицо длиннополой шляпой и широко надувая впалые щеки.

— Дай бог добра! — ответил Петр довольно неприветливо.

— Кажется, мы когда-то виделись с тобой,— произнес незнакомец, разглядывая путника.

— О да! Мы встречались, только не припомню где... Память уходит с годами.

— Уж не в гости ли спешишь? — допытывался крестьянин.

— Кто в наше время ходит в гости? С самого Габрово догоняю свою тень, а она, окаянная, несется впереди меня. Вот и привела меня сюда...

Крестьянин засмеялся раскатисто, видно, соскучился по шутке. Присев на землю, он пригласил и Петра.

— Садись, отдохни, а то от твоих царвулей пошел дым,— и, когда Петр сел, добавил: — Вас, габровцев, видно, одна мать родила, все такие жадные...

Он резко нагнулся, и рубаха на груди распахнулась: на шее болтался талисман от всех болезней и напастей — топорик величиной с большой ноготок. Застегнув рубаху на все пуговицы, крестьянин сорвал сухую травинку, пожевал ее и вытер губы, вынул из глубокого кармана просторных шаровар сырницу, не открывая, предложил:

— Отведай, оно с усталости неплохо обмануть голод. Да ты не стесняйся, мы не то, что габровцы.

Скосив взгляд на сморщенное лицо собеседника, Петр проговорил:

— За угощение спасибо. А ты вот что... Послушай, добрый человек, одолжи мне один флорин,—не спуская взгляда с крестьянина, Петр почесал пальцем загорелый нос.

Крестьянин удивленно посмотрел на Петра, присвистнув, ударил его по плечу и откинулся назад. Он долго смеялся, а потом, вытирая слезы, проговорил;

— Да где взять сиромаху1 столько денег? Ты, оказывается, непрочь и пошутить!

— Никак твой дед родился в Габрово? Ты такой же жадный, как и все габровцы. Что ты скажешь на это?

Крестьянин смущенно улыбнулся, хлопнул в ладоши.

— Да ты, видать, мудрый, как тот кадия1 2. Ладно, не будем ссориться, все мы болгары — братья... Я тебе скажу, что одна моя дальняя родственница была замужем за габровцем. Ей богу, не вру,— крестьянин пошарил за пазухой, достал глиняную трубку, постучал ею по расплюснутому ногтю, сунул в беззубый

рот.— Не торопись в село, путник, посиди, поговорим, а тем временем остынут твои ноги. Что слышно на белом свете? Кто-то принес весть, будто немцы и французы поссорились?. Бог ты мой! Что только нужно этим царям? Живи себе во дворце, пей кофе и слушай, как поют соловьи. Нет же, лезут друг на друга с кулаками. А ты как думаешь? — но, не дождавшись, что ответит Петр, сам же продолжил, словно боялся, что не успеет высказаться: — Австриякам всяким да римлянам тоже не сидится.

— Гм! — Петр сковырнул палкой корку потрескавшейся земли.— Чего ты заботишься о чужом горе... Ты лучше скажи, чем помочь сербам и черногорцам? Тебя не радует, как гайдуки колошматят турок?

— Тсс! — Крестьянин выхватил изо рта трубку и испуганно оглянулся по сторонам.— Ты хочешь на виселицу вместо того юнака?

— Какого юнака? — встрепенулся Петр.

— А разве ты не слышал? — крестьянин помрачнел, его короткие редкие брови взъерошились, на сухом лице резче обозначились морщины.

— Что же ты умолк? — нетерпеливо спросил Петр, а у самого мелькнула тревожная мысль о посланце сына.

— Ночью проклятые сеймены (жандармы) схватили одного парня... Сходи в село, взгляни на него. Народ собрался у канака (сельской управы), но я не посмел и ушел сюда... Какое надо иметь сердце, чтобы смотреть, как будут казнить юнака,— крестьянин махнул рукой.

— Парня? Болгарина? — рассеянно бормотал Петр.

— Ну, а кого же еще? Посмотришь на него, так похож на мальчишку, а силы в нем больше, чем в другом мужчине.

— Похож на мальчишку, говоришь? — у изумленного Петра затрясся подбородок.

— Послушай, может, ты его знаешь? Не твой ли он сын? А?

— Сын,—рассеянно проговорил Петр, а про себя подумал: «Нет, это не он. Мало ли парней ходит по земле».

Поднялся Петр, ничего не сказав, побрел к селу. Оно начиналось сразу же за виноградниками, возвышаясь над ними черепичными крышами. Чем ближе подходил к селу, тем тяжелее шаг. «Он, это он... А почему он? Ох, сердце мне говорит, что быть горю. Видно, не дошли до бога мои молитвы. Даже Иванну просил молиться за него... Как я умолял всевышнего уберечь юнака! Замучают парня».

В село Петр вошел, с трудом передвигая ноги. Широкая, пыльная улица вела к мечети. Еще издали Петр заметил, что там собрался народ. Но почему-то оттуда не слышно голосов? Тишину улицы нарушало лишь шарканье ног Петра. Старик почувствовал смертельную усталость, ему захотелось присесть на обочине, закрыть глаза и забыться.