Читаем За экраном полностью

Я вошел в предназначенный для нас дом. Моя комната была на втором этаже. Хозяева, видимо, покинули дом только что и второпях. Постель в комнате была не застелена, на столах стояла посуда, в шкафах было пусто. Только на кухне, в большом кухонном шкафу, рядами стояли банки с домашними консервами. Хозяева запасались впрок и, видимо, надолго. Фрукты и овощи просвечивали сквозь стекло. Для нас все это было внове.

Бросив шинель и чемодан на пол, я вышел на улицу. Во многих домах не было стекол, и на улице валялись вещи, которые, видимо, пытались увезти, но побросали: трюмо, буфеты, шкафы, диваны. Больше всего меня поразил рояль «Стейнвей». Он стоял, припертый к стенке, новехонький, готовый для концерта. Я узнал у проходящих женщин, что мы живем в доме чиновника Рейхсбанка д-ра Шпрингфельда.

Немцев почти не было. На улицах – только офицеры штабов, солдаты, «трофейные» капитаны и майоры. Я пошел в столовую, она была расположена в большом сохранившемся доме. Зал для старшего комсостава был переполнен. Офицеры ужинали, пили пиво. Днем, в ожидании указаний, я бродил по Карлхорсту. Распустилась зелень. Было тихо, как на даче. Ночью я впервые спал на немецкой перине.

Рано утром, на отличном «мерседесе», мы отправились в Бабельсберг, на «Уфу», пересекли город через совершенно изуродованную Александерплатц и лежащую в руинах Потсдамплатц и, наконец, вырвались на широкое шоссе – автобан. В юношеские годы слово «Уфа» ассоциировалось с крупнейшей кинофабрикой Европы. Вспоминались титры «Индийской гробницы», «Нибелунгов», «Кабинета доктора Каллигари»; лекции Авенариуса, Баллаша. «Уфа» почему-то всегда представлялась мне расположенной где-то в центре Берлина; а теперь я узнал, что Берлин и «Уфу» отделяют по меньшей мере шестьдесят километров. «Мерседес», на котором я ехал вместе с Хрипуновым и Кузнецовым, мчал нас мимо немецких деревень, мимо русских девушек-регулировщиц, навстречу сотням американских и английских машин, которые неслись из Потсдама в Берлин.

Часа через полтора мы прибыли в Бабельсберг и как будто окунулись в прошлое, мирное время. Это был совершенно целый, не тронутый войной город, утопающий в зелени. Красивые дома, симметрично спланированные улицы. Магазины были закрыты, но казалось, что только на перерыв. Лишь нагромождение танков и бронетранспортеров, обилие людей в военной форме да отовсюду звучащая русская речь нарушали привычную картину бюргерского немецкого городка. Таково было первое впечатление. Потом мы нашли и разрушенные здания, и следы осколков на домах, и другие точные приметы войны. Но в тот первый момент Берлин и Бабельсберг были в разных эпохах!

Мы подкатили к воротам киностудии. Там стоял советский часовой. Нас встретил кто-то из работников кино в офицерской форме, прибывший ранее. Сергей Кузнецов в чине подполковника был назначен комендантом «Уфы». Мы были его помощниками. Мне было поручено сценарное хозяйство и весь фильмофонд. Остальные занимались техникой, складами, цехами. Начали с осмотра студии. Направо от въезда стоял небольшой дом красного кирпича, увитый плющом. Это была резиденция дирекции. Мы прошлись по коридорам трехэтажного здания. Осмотрели комнаты и разместились. Мне отвели кабинет шеф-драматурга. Это была комната на втором этаже, метров двадцати, с двумя окнами. Здесь находился шведский письменный стол, заставленный большим количеством новейшего канцелярского оборудования, которое было для нас в диковинку. Дыроколы, аппараты для скрепок, различные зажимы, алфавиты, блокноты, всякие гроссбухи – все аккуратно разложено. В углу помещались шкаф с книгами и сценариями, столик для машинки, несколько кресел и небольшой жесткий диван, спать на котором было невозможно. На стенах висели кадры из картин и гравюры. В общем, все было весьма элегантно.

Бросив в угол вещевой мешок и небольшой чемоданчик с водкой и папиросами, я пошел осматривать другие комнаты. Обставлены они были так же, кроме директорских, одна из которых представляла собой небольшой зал с мягкой мебелью для приемов. Все в дирекции было нетронуто. Мы увидели календарные записи на май – вплоть до того дня, когда мы уже были на «Уфе». Один из таких журналов хранится у меня и по сей день. В нем – даты рождения фюрера, Хорета Зессера, всяких фашистских торжеств…

Мы решили пройтись по «Уфе» всей группой. Слева от въезда была столовая, вернее, зал для дирекции, крупных режиссеров и актеров. Огромный стол, прекрасные старинные стулья, буфет, стойки, тут же кухня и холл. Здесь обедала элита «Уфы», созывались приемы. Здесь мы решили устроить и свою столовую.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Рим». Мир сериала
«Рим». Мир сериала

«Рим» – один из самых масштабных и дорогих сериалов в истории. Он объединил в себе беспрецедентное внимание к деталям, быту и культуре изображаемого мира, захватывающие интриги и ярких персонажей. Увлекательный рассказ охватывает наиболее важные эпизоды римской истории: войну Цезаря с Помпеем, правление Цезаря, противостояние Марка Антония и Октавиана. Что же интересного и нового может узнать зритель об истории Римской республики, посмотрев этот сериал? Разбираются известный историк-медиевист Клим Жуков и Дмитрий Goblin Пучков. «Путеводитель по миру сериала "Рим" охватывает античную историю с 52 года до нашей эры и далее. Все, что смогло объять художественное полотно, постарались объять и мы: политическую историю, особенности экономики, военное дело, язык, имена, летосчисление, архитектуру. Диалог оказался ужасно увлекательным. Что может быть лучше, чем следить за "исторической историей", поправляя "историю киношную"?»

Дмитрий Юрьевич Пучков , Клим Александрович Жуков

Публицистика / Кино / Исторические приключения / Прочее / Культура и искусство
Публичное одиночество
Публичное одиночество

Что думает о любви и жизни главный режиссер страны? Как относится мэтр кинематографа к власти и демократии? Обижается ли, когда его называют барином? И почему всемирная слава всегда приводит к глобальному одиночеству?..Все, что делает Никита Михалков, вызывает самый пристальный интерес публики. О его творчестве спорят, им восхищаются, ему подражают… Однако, как почти каждого большого художника, его не всегда понимают и принимают современники.Не случайно свою книгу Никита Сергеевич назвал «Публичное одиночество» и поделился в ней своими размышлениями о самых разных творческих, культурных и жизненных вопросах: о вере, власти, женщинах, ксенофобии, монархии, великих актерах и многом-многом другом…«Это не воспоминания, написанные годы спустя, которых так много сегодня и в которых любые прошлые события и лица могут быть освещены и представлены в «нужном свете». Это документированная хроника того, что было мною сказано ранее, и того, что я говорю сейчас.Это жестокий эксперимент, но я иду на него сознательно. Что сказано – сказано, что сделано – сделано».По «гамбургскому счету» подошел к своей книге автор. Ну а что из этого получилось – судить вам, дорогие читатели!

Никита Сергеевич Михалков

Кино