За фасадами старинных особняков. Экскурсия по самым известным петербургским домам

«Заезжал в Коллегию и неожиданно встретился с пансионскими соучениками моими А. Н. Хвостовым и П. А. Азанчевским, которые также служат в Коллегии. Степан Константинович [Константинов], по поручению Вестмана, представил меня Василию Алексеевичу Поленову, который уже знал обо мне от самого Вестмана и обещал дать занятие. Умный, прекраснейший человек! Потом рекомендовал экспедитору М. В. Веньяминову, предоброму и очень живому старику, который более сорока лет занимается одним и тем же: изготовлением кувертов для отправляемых бумаг и запечатыванием их. Эти куверты делает он мастерски, без ножниц, по принятому в Коллегии обычаю и поставляет в том свою славу. „Вот, батюшка, — сказал он мне, — милости-ко просим к нам: выучим тебя делать кувертики, выучим на славу“. Потом Степан Константинович повел меня в так называемый Департамент казенных дел и представил членам, действительным статским советникам Н. В. Яблонскому, приставу при грузинских царях и царицах; Маркову, занимающемуся составлением книги „Всеобщий стряпчий“; контролеру Ф. Д. Иванову, высокому худощавому старику в рыжем парике, состоящему церковным старостою при одной из церквей, об украшении которой заботится он непрестанно, и, наконец, казначею статскому советнику Борису Ильичу Юкину, страстному любителю ружейной охоты. Все это узнал я почти тотчас от моего разговорчивого вожатого и частью от них самих, потому что все они, кажется, добрые, простосердечные люди и любят поговорить; очень обласкали меня.

У входа в Секретную экспедицию, в которой давно уже нет никаких секретов, заметил я сторожа, худощавого и невысокого роста старика, обвешанного медалями. Посмотрев на него, я удивился, что в его лета волосы у него черны как смоль. „А сколько, слышь ты, дашь ему лет?“ — спросил меня экзекутор. „Я полагаю, — отвечал я наобум, — что ему должно быть лет под семьдесят“. — „Эх-ма, слышь ты, далеко за девяносто! Государя Петра Первого помнит. Ты потолкуй с ним: учнет, слышь ты, рассказывать, что твоя книга“».

Таковы первые впечатления Жихарева от знакомства с будущими сослуживцами. Но что ни день — то новые встречи. Невозможно удержаться, чтобы не привести другую, не менее обширную цитату, в которой запечатлен облик еще одного канцеляриста. В пересказе этот портрет безусловно померкнет:

«М. Д. Дубинин человек исторический, муж старинного покроя и тип канцелярских чиновников прежнего времени; это последний в своем роде, и природа, создав его, наконец разбила форму. Ему за шестьдесят лет, из которых пятьдесят он провел на службе в Коллегии, достигнув до почетного звания живого архива; у него красный фигурчатый с наростами нос, всегда заспанные глаза, пегие нечесаные волоса, небритая борода, очки на лбу, перо за ухом и пальцы в чернилах. Он пишет уставцом, четко, красиво, безошибочно, и уписывает на одной странице то, чего другой, лучший писец нового поколения, не упишет на целом листе. Его славное дело держать реестр печатаемым патентам, и он заведывает приложением к ним печатей, чего лучше и аккуратнее его никто исполнить не в состоянии, но ему поручают переписку и других бумаг по Коллегии, и особенно по Казенному департаменту. Утром и натощак Матвей Дмитриевич всегда на ногах, но по окончании присутствия он тотчас приступает к трапезе, и тогда уже видеть его иначе нельзя, как лежащего и утоляющего жажду. Матвей Дмитриевич с оригинальным своим почерком, с необыкновенною своею памятью и нанковым сюртуком был известен всем прежним начальникам Коллегии, ‹…› что касается до обер-секретарей, то он их не ставит ни во что, но зато весьма уважает казначея Бориса Ильича, который никогда не отказывает ему в выдаче пяти рублей вперед жалованья и перед большими праздниками рискует иногда даже и десятью рублями. Как бы то ни было, но Матвей Дмитриевич считается почему-то человеком почти необходимым в своей сфере, и все служащие, начиная от обер-секретаря до нашего брата, не иначе называют его, как по имени: Матвей Дмитрич, а при случае спешной работы прибавляют слово „любезный“».

О нравах и обычаях, царивших в Коллегии, С. П. Жихарев поведал достаточно подробно. Часы за часами проходили в спорах о Троянской войне, о выяснении чинов в армии древних греков, в разговорах об охоте, погоде и разных мелких неприятностях. С нетерпением ждал Степан Петрович, когда его загрузят важной — для департамента — работой, и вот наконец: «В. А. Поленов дал мне работу. Я думал и бог весть какая важность, ан гора родила мышь: перевести два листка с французского! Я тут же перевел в один присест, да и бумага-то не заключает в себе ничего интересного. После ушел в любезный Казенный департамент — болтать о Троянской войне». Пройдет более десяти лет, и уже Пушкин будет сетовать, что за годы службы в Коллегии не написал ни одной дельной бумаги и не получил ни одного серьезного задания от кого-либо из начальников. Такова сила традиции…

Жизнь в здании