Звали юношу Дмитрий Владимирович Веневитинов. В Москве, откуда он приехал, его знали как талантливого поэта, критика, философа. Веневитинов был одним из организаторов «Общества любомудрия» и журнала «Московский вестник», а шел ему тогда лишь двадцать первый год. Правда, уже к четырнадцати годам Дмитрий в подлиннике прочел Горация, Эсхила, Софокла, обнаружил незаурядное музыкальное дарование, проявил способности в живописи. В семнадцать лет поступил вольнослушателем в Московский университет, а в восемнадцать, успешно сдав все необходимые экзамены, получил аттестат. Именно в университете он начал проявлять большой интерес к философии, отводя ей важнейшую роль в преобразовании общества. Мысли и взгляды Веневитинова нашли отражение в его критических статьях и, конечно же, в поэтическом творчестве. Поэзия его отличалась философичностью. В стихах звучали мотивы одиночества, неразделенной любви, горести разочарований и неприязни к «мстительному свету». (Те же мотивы встречались позднее в произведениях М. Ю. Лермонтова, который пережил свое увлечение романтической личностью и поэзией Веневитинова.)
С переездом в Петербург Дмитрий связывал большие надежды: хотелось расширить круг общения и круг действия, проявить себя на новом поприще. Его друзья вспоминали, что именно в эту пору из двадцати четырех часов, составляющих сутки, Веневитинов не тратил попусту ни минуты. Словно кто-то торопил его, подсказывал, что следует спешить.
Начальство в департаменте сразу же оценило в нем незаурядную личность, но отметило что-то неземное, отрешенное в его взгляде, как у человека, готового переступить смертельную черту…
И действительно, поэта скоро не стало. Его внезапная болезнь (простудился после бала) и быстрая кончина потрясли друзей и сослуживцев своей нелепой случайностью. Особенно остро пережил смерть Веневитинова Пушкин: Дмитрий был его четвероюродным братом и они близко знали друг друга с самого детства. Кроме того, именно поэт понимал всю горечь потери поэта, скорбел о несостоявшихся мечтах друга, о нереализованном таланте. Вообще, щемящее чувство утраты охватило тогда многих. Памяти Веневитинова посвящались стихи, где он сравнивался с розой, с лебедем, с «кротким Агатоном» и даже бунтарем Прометеем. Называли его и русским Байроном.
Популярными стали слова элегии В. А. Жуковского, написанной на смерть поэта:
Похоронили Д. В. Веневитинова в Москве в Симоновом монастыре (в 1930 году прах поэта перенесли на Новодевичье кладбище). Друзья исполнили завещание поэта и надели ему на палец перстень, подаренный княгиней Зинаидой Александровной Волконской, в которую юноша был страстно и безответно влюблен. Прошло немного времени, и З. А. Волконская в память о поэте и его романтическом чувстве установила на своей вилле Poli в Риме урну. В день смерти поэта «любомудры» стали ежегодно приходить к нему на могилу, а петербургские приятели и сослуживцы собирались за поминальным столом.
Дмитрий Владимирович Веневитинов появился в стенах Коллегии на Английской набережной неожиданно, и столь же внезапно его не стало: он, как упавшая звезда, мелькнул на небосклоне и исчез. Однако память о нем живет и поныне.
Пока речь шла о тех, кто возглавлял Коллегию иностранных дел, прославил ее своими деяниями, так или иначе вошел в ее историю. Но, как уже писалось ранее, список чиновников, служивших в департаменте, «был непомерно длинен». Большинство из них, не обладая высокими чинами и званиями, не имея никаких наград, трудилось здесь ежедневно иногда по сорок и более лет.
Интересным документом можно считать «Записки современника» С. П. Жихарева, вернее, вторую часть его воспоминаний, так и названную — «Дневник чиновника». Сам автор «Записок», как и Веневитинов, приехал из Москвы в Петербург для прохождения службы в Коллегии иностранных дел. Начал он ее в 1806 году в должности актуариуса, которая была одной из незначительных в канцелярии. В его обязанности входила регистрация входящих и исходящих документов, а также обеспечение чиновников всех рангов бумагой, чернилами, сургучом, свечами и даже дровами. Здесь-то, в канцелярии, он и познакомился с теми служащими, которых не всегда принято замечать, но без которых не обходится ни одно казенное присутствие.
Итак, заглянем в дневник Степана Петровича, откроем одну из первых его записей (от 28 ноября 1806 года):