За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941

Советские историки и экономисты подчеркивали, что положительные результаты были очевидны к концу третьей пятилетки[399]. Западная историография также отличалась единодушием, хотя ее выводы были противоположны советским. Обе основные школы западной советологии, тоталитарная и ревизионистская, сходились во мнении о том, что рост вложений в приоритетные для Советского государства отрасли тяжелой и военной промышленности достигался за счет сокращения потребления и что для советского социализма была характерна хроническая нехватка товаров. Большинство западных исследователей приняли математико-статистические расчеты Абрама Бергсона и Дженет Чапмэн, которые свидетельствовали о том, что к концу 1930‐х годов уровень душевого потребления и реальная зарплата советских граждан были ниже, чем до начала индустриализации в 1928 году[400].

Книга Роберта Аллена, которая на английском языке вышла в 2003 году, оспорив принятые на Западе расчеты, вернула исследователей к дискуссиям периода холодной войны об уровне благосостояния населения СССР, достигнутого к концу третьей пятилетки[401]. Как и Бергсон, Аллен, высчитывая душевое потребление (выраженное в рублевых тратах на покупки), пересчитывал цены разных лет в цены 1937 года, но использовал другие ценовые индексы. Согласно выводам Аллена, с 1928 по 1938 год реальное душевое потребление в СССР выросло на 22 %[402], однако распределение этого прироста не было социально равномерным. Те, кто остался в деревне, проиграли. К концу 1930‐х годов в результате нормализации ситуации после трагедии массового голода сельское потребление лишь достигло уровня 1928 года. Но существенное улучшение потребления горожан и тех миллионов крестьян, которые мигрировали в города во время индустриализации, было реальным.

Что касается уровня реальной зарплаты, то Аллен указал на необходимость более полного учета тех же факторов, что называла и Чапмэн: резкого роста доходов тех миллионов крестьян, которые уехали из деревни и получили работу на промышленных городских предприятиях, вовлечения в производство большего числа членов семьи, а кроме того, увеличения длительности рабочего дня, улучшения трудовых навыков и занятия руководящих и административных постов[403]. По мнению Аллена, прирост заработка в результате миграции в город (по сравнению с сельским заработком 1927–1928 годов) привел к росту реального душевого потребления в среднем на 25 %[404]. Аллен заключает, что миллионы горожан материально выиграли благодаря индустриальному развитию страны в 1930‐е годы, среди бенефициаров особенно выделяются крестьяне, мигрировавшие в города, новая административная элита и высокооплачиваемые рабочие, как, например, стахановцы.

По сути, Аллен согласился с постулатом советской историографии, что советская экономическая модель была эффективной, что она реально обеспечила повышение материального уровня жизни населения к концу 1930‐х годов. Выводы Аллена о бенефициарах индустриального курса, полученные с помощью математико-статистических методов, подтверждают выводы тех социальных историков, которые пишут о формировании, в результате ускорившейся восходящей (вертикальной) социальной мобильности, советского среднего класса, материальное положение которого улучшилось к концу 1930‐х годов и у которого, следовательно, были основания поддерживать сталинские реформы[405].

Книга Аллена вызвала критику со стороны приверженцев более пессимистического взгляда на возможности и достижения советской модели индустриализации и социализма[406]. Одно из критических замечаний состоит в том, что представление Алленом советской модели экономики как эффективной игнорирует вопрос о цене успеха — огромные человеческие жертвы, которые были не следствием отдельных ошибок, просчетов или злой воли, а неизбежным результатом выбранного курса. Так, например, массовый голод 1932–1933 годов, по мнению подавляющего большинства исследователей, был неизбежным результатом выбранной индустриальной стратегии. Кроме того, представление Алленом советской экономической модели как эффективной затушевывает хронические и имманентно присущие ей пороки — перебои государственного снабжения, товарные кризисы, рецидивы локального голода, карточного распределения, острый дефицит товаров повседневного спроса, их низкое качество. Дискуссия об эффективности и жизнеспособности советской экономической модели продолжается[407].