За флажками

Ян, убежденный этой речью, раздумывать не стал и взял то, что попроще — как и Генаха, ПМ. Кавалерист так же аккуратно скатал халат в сверток, отнес его на прежнее место и, вернувшись к нам, посмотрел мне в глаза. И задал вопрос, которого я ждал и которого боялся:

— Ну и что теперь будем делать, Мишок?

— Откуда я знаю? — я нахмурился. — Я пока ничего придумать не могу. Одно знаю точно — Яну сейчас домой лучше не ехать. Пусть у тебя ночку переночует. Приютишь?

— О чем базар? — Генаха пожал плечами. — Только что он своей бабе скажет?

Мы снова синхронно посмотрели на Яна. Тот вздохнул:

— Совру что-нибудь.

— Хорошее дело, — похвалил я. — Время от времени нужно практиковать. Чтобы домашние не расслаблялись. Только про меня и Генаху не распространяйся. Мы холостяки, и твоя решит, что ты с горя решил по девкам ударить. Поехали в гараж?

Пересменка уже началась. Народу была прорва. И те, кто уже откатал свое, и те, кто готовился пуститься в плавание по городским улицам в поисках Большой Деньги. И все с интересом уставились на нас, стоило нам появиться на территории таксопарка. Потому что все, понятное дело, были в курсе моего несчастного случая. Только недавно побитый мною Макарец, с видом гордого страуса, которому напихали полную задницу ежиков, развернулся и пошел в сторону своей коморки. Вместе, между прочим, с журналом регистрации. Поэтому нам пришлось идти за ним.

Это он изобрел такой своеобразный способ отыграться. А ведь стоял всего в двух метрах от нас, брал автограф у Рамса и Дедушки Будильника. У Рамса взял, но тут появились мы, и журнал захлопнулся перед самым дедушкиным носом. Тот удивился, клацнул единственным живым зубом и заковылял за нами.

Я хорошо знал Дедушку. Он был старенький и все равно помирать со дня на день собирался, поэтому ему было все пофигу. Он года три назад губернаторского сына из машины пинками вышиб, когда тот прямо в салоне начал проявлять свои педерастические наклонности. Будильник же, не смотря на преклонность своих годов, оставался махровым натуралом, потому и осерчал.

Губернатор, помнится, обиделся тогда, пытался дедушку из таксопарка изгнать, чтобы тот жил на одну пенсию, и даже лично, в сопровождении четырех черноглазых очкариков в костюмах от Версаче на стрелку приезжал. Чего он там Дедушке наговорил, сие есть тайна великая, ни Будильник, ни тем более сам губернатор о том разговоре не распространялись, но первое лицо области уехало с весьма кислым этим самым лицом. Через неделю сынок лица скоропостижно убыл во Францию повышать свое образование и предаваться радостям однополой любви, а Дедушка остался работать в таксопарке, как ни в чем не бывало.

Вот такой он был, наш Дедушка Будильник. И что бы он сделал с Макарецом — страшно представить. Одно знаю наверняка — за это самого Дедушку по его седой головке не погладили бы. Поэтому я его спас. Тем более, что уже имел сегодня прокол в отношениях с завгаром.

Склонившись над обшарпанным и исписанным разными словами, в том числе и некультурными, столом, за который буквально только что уселся Макарец, я мило, хоть и слегка щербато улыбнулся:

— Слышь, Василич. Я, конечно, понимаю, что ты не специально. Что у тебя за этим столом дела неотложные и все такое. Но ведь я могу и повторить в зубы. Я человек с пальмы, у меня хвост только три часа назад отвалился. Во мне инстинкты и первобытный нрав. Зачем судьбу дрочишь?

Макарец стал бледным и потупил глаза. Потом хлопнул ртом, потому что хотел что-то сказать да раздумал, и молча подвинул нам журнал. Но мне этого было мало.

— И еще, Василич. Сделай так, чтобы тебя искали. Яну предстоит важный телефонный разговор, и тебе совсем не обязательно греть об этот разговор свое гнилое ухо. Дуй отседа. Скачками.

Я понимаю, за что Макарец меня не любил. Трудно любить человека, который регулярно ломает тебе зубы и хамит прямо не по-божески. Но мне порой было просто трудно сдержать себя — именно потому, что Макарец меня не любил и демонстрировал это при каждом удобном и неудобном случае. Короче, замкнутый круг, взаимные чувства.

Но перед тем как растаять в глубине гаража, завгар обернулся и сказал свое последнее веское слово:

— Ты, Мешковский, завтра утром, когда смену сдашь, к директору сходи. Он хочет с тобой сегодняшний инцидент обсудить.

— Азбуку Морзе тоже ты изобрел? — крикнул я ему вслед. — Стукач хренов!

Пока мы заполняли клеточки в журнале регистрации, Ян звонил своей благоверной. Он навешал ей какой-то жуткой лапши о большом аврале, вызванном прибытием а-агромной делегации важных гостей из сопредельной области, обозвал киской, лапкой, зайкой, рыбкой и еще как-то, то ли пипкой, то ли пипеткой. В общем, какое-то сугубо интимное слово, которое кроме них двоих да Владимира Ивановича Даля и знать-то никто не знал, но своего добился — она ему поверила. Или сделал вид, что поверила, что в данном случае было равнозначно, и отпустила на ночь.