За год до победы: Авантюрист из «Комсомолки»

Однажды в один из черных осенних вечеров в «Комсомолке» хлопнула входная дверь и дежурный вахтер – в газете все дежурное, кончая буфетом и блюдами в нем, – вскоре привел ладного белобрысого паренька, одетого в белесую, совершенно потерявшую от частых стирок свой цвет гимнастерку, старые рубчиковые брюки-галифе с прижатыми в распахе вставками – так называемыми леями, но леи – это что-то гусарское, лихое, их делали из малинового и синего сукна, а у паренька вставки были сделаны из обычной «чертовой кожи» – прочный материал черного цвета. Единственное что новое имелось в солдатском наряде гостя – ремень, паренек мог похвастаться этим, ласково поблескивавшим желтым ремнем с латунной офицерской пряжкой. Ремень вкусно скрипел и вкусно пахнул.

Дежурный редактор Данилевский, безуспешно пытаясь унять дрожь, потирал руки, ходил по кабинету из угла в угол и морщил лицо – ему казалось, что в газетной полосе, которою он только что подписал, крылось что-то опасное, с подвохом, что-то он не усмотрел, пропустил, проворонил, спрашивая себя – а не спотыкался ли он на какой-нибудь заметке, достаточное ли количество раз упоминается в номере товарищ Сталин и правильно ли выдержана пропорция с упоминаниями имени товарища Ленина, кусал губы и стирал пот со лба.

Увидев гостя с вахтером, Данилевский кивком отпустил вахтера и остановил свой взгляд на пареньке.

– Кто таков?

Тот молча протянул Данилевскому конверт. Конверт был роскошным, старым, склеенным из плотной шероховатой бумаги с узорчатым тиснением по кайме.

– Дворянское изделие, – хмыкнул Данилевский, понюхал конверт – не пахнет ли нежными духами, но конверт ничем не пахнул, и Данилевский, посуровев, распечатал его.

На конверте каллиграфическим почерком было выведено: «В редакцию “Комсомольской правды”».

– Это мне? – на всякий случай спросил Данилевский.

Паренек неопределенно приподнял плечи.

– Честно говоря, не знаю, – сказал он, простое, очень симпатичное лицо его сделалось смущенным.

– Сам-то ты откуда? – спросил Данилевский, обращаясь к пареньку на «ты», – он понял, что с пареньком можно быть накоротке, на «ты», как, собственно, и в комсомоле. «Ты» – это доверительное общение, претендующее на чувство локтя, «вы» – холодное, барское, вежливое. Когда человека хотят держать на расстоянии, ему обязательно говорят «вы». Данилевский цепким взором журналиста еще раз окинул гостя – одежда хоть и стара, но ладно скроена, подогнана по фигуре, сидит на пареньке, словно литая, на ногах сапоги – крепкие, хорошо начищенные кирзачи, выдерживающие любую погоду, взгляд невольно задержался на гимнастерке, украшенной эмалевым жарком. Есть такой прекрасный сибирский цветок – жарок, украшение тайги. Данилевский неожиданно почувствовал, что во рту у него, как у мальчишки, собирается завистливый комок слюны – такого эмалевого жарка не было ни у одного из журналистов «Комсомолки».

Паренек не ответил на вопрос.

– Ты вот что, – неожиданно замялся Данилевский, – а тебе не холодно в гимнастерочке-то? Осень промозглая, она в Москве как зима, до печенок пробирает. Не застудишь легкие?

– У меня куртка есть, в рюкзаке, – сказал гость, и Данилевский увидел, что у порога кабинета стоит небольшой, туго набитый рюкзачок.

– Хорошо, хорошо, – покивал Данилевский, поправил на крючковатом носу очки, взялся за письмо.

Письмо начиналось обычными словами: «Дорогая наша “Комсомолка”», и Данилевский, чуть усмехнувшись, согласно наклонил голову: для него, редактора военного отдела, она действительно дорогая, Данилевский здесь и зарплату получает, и «авоську» – продукты в буфете, и колеса у него от «Комсомолки»: возит черная блестящая «эмка». «Мы читаем тебя всей нашей заставой, расположенной в горах Памира, в двадцати пяти километрах от бывшего басмаческого села Дараут-Курган, – нет газеты ближе и любимее тебя. Еще мы читаем газету “Правда”. Интересуемся международными новостями – это нам положено знать по службе, которая, как ты знаешь, – особая, следим за новостями внутренними, за тем, как первая в мире социалистическая страна становится на ноги.

Все это нам важно и интересно, все это мы защищаем, и если нам понадобится отдать за Родину, за Сталина, за социализм жизнь – мы без всяких колебаний отдадим ее.

Пишем тебе, родная “Комсомолка”, всей заставой и просим помочь вот по какому поводу.

Служил у нас на заставе политрук Иван Пургин, – отзывчивый, сердечный человек, ворошиловский стрелок, сшибающий из маузера птицу на расстоянии пятидесяти метров. 25 июля сего года Ивана Николаевича Пургина не стало – погиб в бою с басмачами из банды Ибрагим-бека. Вместе с политруком Пургиным погибло еще два красных бойца.

Остался у Пургина сын Валя – он тебе, дорогая газета, привезет это письмо; Валю мы считали не только сыном политрука, считаем сыном заставы, общим сыном и за него у нас болят сердца. Отца мы Валентину заменили, мать, умершую от тифа здесь же, на Памире, тоже заменили, но держать его на заставе не можем. Не имеем права. Наш Валя – Валентин Иванович Пургин, с отличием окончил школу и ему настала пора определяться.