За год до победы (сборник)

Из клетушки Лепехин вышел отяжеленным, крепко зажав под мышкой завернутый в чистую мешковину кусок мяса, карманы бугрились под тяжестью банок «второго фронта».

Зинаида, увидев выложенное на стол богатство, озадаченно всплеснула руками, не понимая поперву, откуда эта куча провизии; когда же поняла, то, покраснев гуще макового цвета, стала выкрикивать звонким рассыпчатым голосом:

– Деда! Деда!

Но дед запропастился, а может, просто пригрелся где-либо на солнце и уснул, разогретый, – не отозвался дед, словом…

– Кстати, где ваша диковинная курица? Эта… С дворянским именем? – спросил Лепехин. Надо сказать, он до сих пор не мог освободиться от сложных ощущений, от неуюта и смятения, творившегося у него в душе, от жжения в горле – и вообще он не мог понять, что с ним происходило вчера и происходит сегодня.

– Мери? – взгрустнув, протянула молодайка, потом, неспешно вскинув руки, провела ребровиной ладони по горлу. – Нету больше куры. Съели.

Через час Лепехин уезжал. Уже стронулось с места и исчезло в голубых мартовских снегах хозяйство кухонного бога Никиты Пивко, ушло следом и шумноголосое, веселое – до первого боя – пополнение, в четыре грузовика уложили свое хозяйство писаря и тоже уехали. Словом, час настал… Лепехин, дважды опробовав мотор своего искалеченного мотоцикла – мотор, несмотря ни на что, все-таки работал, зашел в избу попрощаться. Молодайка сидела на лавке покорная, смирная, как воробей под дождем, – от вчерашней бойкости не осталось и следа.

– Голову тебе не перевязать? Рану можешь застудить, – спросила она.

– Какая там рана… Пустяк! – Лепехин осторожно ощупал рукой тонкую повязку, окольцевавшую голову, бугристость марлевой накладки со стрептоцидом.

– Напиши нам, – попросила молодайка.

Прозвучала в ее голосе униженная стыдливость, растерянность, даже испуг, а одновременно желание продлить знакомство, не ставить точку, отодвинуть момент прощания, было в этом что-то жадное, страстное до одури, любящее, непонятное Лепехину – непонятное и подчиняющее себе, влекущее. У него голову словно туманом забило, но потом прояснело, хотя слова Зинаиды еще не дошли до сознания, остались пока за пределами, но вот немного, еще немного, и они проникли в мозг, стали лепехинской плотью, его сутью, его торжеством, его совестью и болью.

И все равно он не поверил своим ушам – написать? И не поверил бы, если бы молодайка не встала, быстрыми шагами не пересекла комнату, не скрылась бы за занавеской. Обратно она вышла с тонюсенькой ученической тетрадкой, зажатой в обеих руках, молча положила ее на застеленный клеенкой стол. Лепехин раскрыл тетрадку – на первом листе ровными печатаными буквами был написан адрес, заранее написан! Село Словцы, Украинская ССР, прочие почтовые атрибуты…

Лепехин аккуратно вырвал листок, сложил вчетверо, спрятал в карман гимнастерки, на следующем, чистом, написал номер своей полевой почты, имя и фамилию…

12

По многим дорогам прошел Лепехин, не раз фронтовая судьба устраивала ему испытания, не раз он терял товарищей, попадал в тяжелые передряги, однажды даже оказался в окружении. Был ранен в бедро. Осколок, слава богу, кости не зацепил, поэтому, провалявшись три без малого месяца в госпитале, Лепехин вновь вернулся в свою часть. Хотел было попроситься на побывку, хотя бы на неделю, но время было такое, что не до отпусков, война находилась на излете, еще немного – и грянет победа; встретить ее в тылу было бы обидным для Лепехина. Поэтому сержант отказался от побывки. И вот какая вещь – с тех пор как он стал получать письма Зинаиды – цветастенькие аккуратные треугольники без марок, часто ловил себя на мысли, что начал оберегаться – не ленился лишний раз поклониться минному и снарядному визгу, винтовочному щелку, пуле, осколку. Пуля, осколок – они чужие, дуры, они, как известно, не разбирают, поэтому Лепехин не корил себя за излишнюю осторожность.

Письма были разные – и по-хозяйски хлопотные: землю некому обрабатывать, в доме обязательно нужен мужик; и опечаленные: «умер деда», недолго протянул с момента их встречи – всего полгода; и озабоченные: Мария подросла, длиннее всех у себя в классе, этакая каланча вымахала, принесла несколько двоек, но не в этом беда – научилась врать, подтирать резинкой оценки в тетрадках – совсем отбивается от рук дочка, и в семье по этому случаю опять-таки нужен мужчина. Словом, все складывалось к тому – додавить Гитлера в его логове да прибиваться к дому…

Однажды, уже весной сорок пятого, когда подступали к Берлину, Лепехину после боя принесли знакомый нарядный треугольник. Одна лишь Зинаида умела так тонко, броско и со вкусом оформить письмо – сколько писем ни приходило к разведчикам, Лепехин ни разу еще не видел, чтобы они имели такую веселую наружность.