За годом год

Когда Алексей приглашал сталинградцев, он был в ударе. Это получилось у него само собой, как делаются все великодушные жесты. Идея понравилась Кухте, и тот, чтобы придать банкету "фундаментальность", предложил помощь. Алексей принял ее, и это окончательно рассеяло сомнения, которые начали было точить его. Но когда он вернулся домой и перечислил Зосе приглашенных, то сам удивился тому, что сделал. В его доме будет Кравец! Кравец окажется рядом с Зосей. Они поздороваются за руку, станут разговаривать, Кравец будет смотреть на Зосю. Подвыпив, начнет шутить, может, даже вспоминать прошлое, а ему, как хозяину, придется мириться со всем этим и только усмехаться. Алексей заметил, как замешкалась, смутилась и Зося.

— Разве Кравец тоже здесь? — нагнулась она над Светланкой.

— Этот будет всюду, где ему лучше, — отрезал Алексей, наливаясь мстительным чувством и злым любопытством. И, уже готовый на страдания, только бы что-нибудь узнать еще, в чем-нибудь убедиться, что-то разоблачить, он добавил: — Коли демобилизовался, к себе на Кубань поехал. Говорил, месяц у родных прожил — как в карты проиграл. Но колхозного хлеба не захотел. Стал патриотом и Сталинград восстанавливать поехал. Так что встретитесь.

— Мне с ним нечего встречаться, — обиделась Зося, но не отошла от Светланки и не взглянула на мужа.

Он ждал, что жена обязательно начнет возмущаться, и то, что она не возмутилась, еще крепче разбередило душу.

— Ты, может, скажешь, и не было ничего вовсе?

Зося не ответила, взяла Светланку за руку и направилась к двери, но от порога повернулась.

— Было да сплыло. Не надо про это. И не вспоминай больше!..

Удачи приносят в семью согласие. Да и Алексей не давал последнее время поводов для ссор. Окруженный вниманием других, он не мог оставаться прежним.

С того времени, как Урбановичи переехали в собственный дом, в семье стали укореняться свои привычки, свой обиход. Вставали, как и во всякой рабочей семье, рано. Зося бралась готовить завтрак. Алексей выходил во двор и возился у дома: он умел находить работу. Да и заботы, которых хватало в любую пору года, казались срочными, неотложными. Дом стоял как игрушка, но нужно было оштукатурить сени снаружи, поставить частокольчик от улицы, построить возле сарайчика душ, вскопать землю под яблонями… И Алексей, встав утром, сразу же принимался за дело и работал, пока Зося не звала завтракать.

Из дому уходили вместе. Алексей — на строительство, Зося — со Светланкою в ясли, а оттуда в школу. Когда снова собирались вместе, Зося заставляла мужа подробно рассказывать о прожитом дне. И если он начинал сразу с того, что его занимало, просила: "Ты по порядку, ничего не пропускай… Ну, ты пришел, а дальше что?" Выслушав его скупой рассказ, она начинала рассказывать сама, — чаще всего о дочке, ученицах, но зато основательно, ничего не пропуская, уверенная, что мелочей в таком деле нет и все одинаково важно. По вечерам принимались каждый за свое: Зося — за планы и тетради, Алексей — за какую-нибудь прореху в хозяйстве.

Правда, он упорно, и чем дальше, тем больше, добивался, чтобы Зося бросила работу — сама воспитывала дочь. И случалось так, что Светланка, их общая радость, становилась причиной неладов. Стоило ей только прихворнуть, вернуться из яслей с поцарапанной щекой, как начинался тягостный разговор о Зосиной работе. Бывало еще хуже, когда она задерживалась на педсовете или родительском собрании. Алексей встречал ее тогда вовсе отчужденно. Им еще было невдомек: чтоб семья оставалась счастливой, мало одних удач и достатка. И, возможно, это стало яснее именно сейчас, когда у него, знатного каменщика, готовился званый ужин для делегации строителей такого города, как Сталинград. Думал ли, видел ли когда-нибудь во сне Алексей, что ему, бывшему деревенскому парню, у которого если и есть что-либо необыкновенное, то это сильные руки да жадное к работе сердце, придется от имени строителей столицы принимать у себя, приветствовать и угощать таких гостей. Нет, никогда не думалось и даже во сне не снилось! И все же он страдал в такую торжественную минуту, страдал и думал: "Нехай, может, ее и не было бы совсем".

Зося, раскрасневшаяся, но решительная, в веселеньком фартуке и платочке, бегала из кухни в комнату, где поставили столы, и носила посуду, настряпанную вкусноту. За ней по пятам важно ходила тетка Антя и показывала, куда что ставить. Чтоб поместилось больше гостей, столы разместили наискосок, оставив узкие проходы. Располневшая за последние годы Антя едва пролезала в них, подтягивая, насколько могла, живот, и сердилась.

Сымон сидел в углу на табуретке, с наслаждением курил и, добродушно посмеиваясь над женщинами, сыпал рифмами: "Что правда, то не грех, что торба, то не мех. У богатого гумна и свинья умна. Так, Антя?.." Когда же к нему подошел Алексей и, указав на радиолу, спросил, сколько она, по его мнению, стоит, Сымон засмеялся: "Не подкрепишься — за кусок хлеба отдать согласишься".