За горами – горы

– Не потеряйтесь, – сказал нам представитель тюремной администрации. – Тут не лучшее место для заблудших.

Нам встретилась вереница заключенных, одинаково одетых в тренировочные штаны и потрепанные пальто и шапки. В тусклом свете их лица казались серыми. У одного нос загибался таким крюком – я подобного в жизни не видел. Наконец мы добрались до тюремной больницы.

– Вспомните Кубу, – шепнул мне Фармер, – и посмотрите на это убожество.

Сопровождавшие нас врачи в уныло-зеленой форме и чиновники от здравоохранения, в такой же уныло-зеленой форме, сами жаловались на здешние условия. Они открыли нам дверь в камеру для больных СПИДом.

– Тут народу меньше, чем в обычных камерах, – пояснила женщина-врач.

– Сколько?

– В этой камере всего пятьдесят.

Фармер вошел первым, за ним переводчик. Мы оказались в неопрятном сером помещении, поменьше многих американских гостиных, заставленном рядами двухэтажных кроватей. На веревках сушилось белье. Большинство заключенных были молоды. И снова серые лица – возможно, из-за того же тусклого освещения? Фармер тотчас принялся пожимать мужчинам руки, хлопать их по плечам, и мгновение спустя они уже громко, наперебой выкладывали ему свои горести.

– Вам бы в судах защищать права подсудимых, больных СПИДом, – заметил один из них.

– Скажите ему, что в США я этим занимаюсь, – попросил Фармер переводчика. – Но поскольку я не гражданин России…

Еще один заключенный, самый старший и, судя по всему, призванный говорить от имени всех присутствующих, сообщил, что был лишь свидетелем убийства, но из-за СПИДа получил пятилетний срок. А самому убийце (их судили вместе) дали всего три года.

– Как выйду, башку ему отрежу, – заключил он.

Все рассмеялись – и заключенные, и врачи. Смех оглушительно отдавался от стен тесного помещения. Фармер сделал себе пометку “Больных СПИДом сажают на более долгие сроки?” и обещал передать информацию специалисту по СПИДу во Всемирном банке. Затем он поблагодарил заключенных.

Старший сказал:

– Вы бы почаще нас навещали.

– Я бы с удовольствием, – ответил Фармер.

Мы покинули камеру с пятьюдесятью больными СПИДом. Дверь захлопнулась за нами. Грохот тяжелого старого металла о металл эхом прокатился по слабо освещенному коридору. Ни коридору, ни эху словно бы не было конца.

– Представляете, каково слышать это с той стороны двери? – спросил я Фармера.

– Каждый раз представляю, – ответил он.

Да и не так-то трудно вообразить себя совершающим ошибку, которая приведет в камеру в этих стенах. В то время в России уголовное правосудие было так перегружено, что молодой парнишка, стянувший батон хлеба или бутылку водки, мог угодить в тюрьму и целый год, если не четыре, томиться в СИЗО, пока дело дойдет до суда. Во время ожидания либо отсидки ему с высокой вероятностью светило заражение туберкулезом – по оценкам, около 80 процентов российских заключенных являлись носителями палочек Коха. И тогда его шансы слечь с активной формой болезни были куда выше среднего, поскольку в тюрьме этому способствовали плохая гигиена, нездоровое питание и изобилие других заболеваний. Между тем в скудно финансируемых тюремных больницах оборудования и лекарств не хватало даже для того, чтобы нормально лечить лекарственно-чувствительный ТБ. Молодой заключенный мог подхватить чувствительный штамм, который потом вследствие неадекватного лечения разовьется в МЛУ-ТБ.

Или же – такая вероятность возрастала день ото дня – он мог получить уже готовый устойчивый штамм от заразившего его товарища по несчастью и умереть, так и не дождавшись приговора за кражу батона.

Нас провели по очередному извилистому коридору, вниз по железной винтовой лестнице и через помещение, смахивавшее на средневековый пыточный подвал. Мимо нас прошел старик, кативший перед собой тележку, уставленную большими алюминиевыми бидонами. Из одного торчал огромный половник. Старик остановился у двери камеры. В дверном окошке появилось чье-то лицо.

– Еда здесь вообще-то неплохая, – поведал мне Фармер. – Соленая.

Высокая похвала от врача-гипертоника.

Мы пришли в туберкулезное отделение. Сотрудник тюремной администрации пустился в объяснения:

– Врачи работают сверхурочно и почти не защищены. Рентгеновское оборудование изношено. Даже для текущих пациентов не хватает лекарств. Лабораторных услуг город нам не оказывает.

Они сами не знали, сколько у них больных с лекарственно-устойчивыми штаммами. Но уж точно не несколько человек. Туберкулезом страдали 100 тысяч заключенных, МЛУ-ТБ – вероятно, около 30 тысяч. В октябре Фармер выступал в телепередаче “60 минут”, рассказывал об эпидемии в России и бывших республиках СССР.

– Мы объявим чрезвычайную ситуацию в области здравоохранения на мировом уровне, – говорил он.

– Как скоро ситуация выйдет из-под контроля? – спросил ведущий.

– По мне, так уже вышла, – ответил Фармер.

Мы задержались в вестибюле туберкулезного отделения. Кто-то из русских врачей сказал:

– Мы не получаем информации из других учреждений, откуда к нам поступают заключенные. У нас тут такой вокзал. Пятьдесят процентов не из Москвы.