За границами снов

Ему приснился тяжелый длинный сон – верно, по причине переедания, – плавно перешедший в кошмар. Он был уже в Буэнос-Айресе, на балу-маскараде, где за карточным столом, недалеко от танцующих, излагал сеньорам в сомбреро и с сигарами причины отступления белой армии, потом обернулся и увидел отворяющиеся двери, обе створки, как для короля, явно без участия рук, и узрел Незнакомца, при шпаге и в мундире, сошедшего со старинных фамильных портретов Тамаренко, и десятка два гостей расступились, освобождая проход к его дочери. Далее присутствующие, в средневеково-барочно-рокайльных платьях, застыли в статуарных позах в два ряда, только замедленно поводя и покачивая головами и руками, верно, в знак удивления от зримого меж рядами. Порозовевшую Яану в красном ренессансном платье вел в танце Незнакомец, широкоплечий юноша малого роста в шитом золотом мундире, эполетах и туго обтягивающих ноги белых лосинах, выдававших выпуклостью соблазненный Евою орган. Тамаренко хотел привстать, но не мог. Танцующие прошлись по залу, кружась, и скрылись в соседней комнате. Парой секунд позже Яана появилась на пороге и, окинув взглядом финальную сцену гоголевской пьесы, спокойно и медленно затворила двери. Музыканты прервали игру. Тамаренко дергался в креслах, пытаясь встать, гости также подергивались, видно, пытаясь двинуться с места. Ему казалось, что так прошло минут пять. Наконец двери распахнулись, и вышел Незнакомец в красном платье Яаны. В полной тишине, облитый празднично-безучастным светом, невидяще глядя перед собой, медленным размеренным шагом он прошествовал обратно мимо полуокаменевших гостей. Теперь они поводили головами несколько иначе, оборачиваясь друг к другу с удвоенным удивлением на лицах, а Тамаренко отчего-то задержал внимание на том, что это брюнет, но рыжеусый. Когда новый владелец яаниного платья удалился из залы, а гости бросились в комнату, откуда начал шествие Незнакомец, Тамаренко стряхнул временный паралич, ринулся вперед, расталкивая тоги и мантии, и увидел дочь в мундире лейб-гвардии времен Николая I, лежащую на оттоманке с руками по швам, с закрытыми глазами, со шпагою на теле и смертной бледностью на лице. Он задергался, хватаясь за туники и плащи, и проснулся.

«Смерть жидам, большевикам и антилихентам», – прошептал он любимую свою поговорку, сел, стал спешно креститься и вдруг застыл, полуоткрыв рот, ибо заслышал музыку. Лунный свет окрашивал каюту тихим ужасом. Тамаренко прильнул картофелиной носа к иллюминатору и увидел на палубе Яану, вальсирующую с Незнакомцем в мундире русского гвардейца времен деда Тамаренко, а за ними, у борта, сидели и играли на скрипках три музыканта, виденные вечером в салоне. Танцующие кружились очень медленно, будто в такт не музыке, а волнам, выбивающим о борт свою вечную мелодию, а складки ночной рубашки Яаны почему-то не сгибались, как накрахмаленные. Отец выбежал в коридор и сел, как рухнул, в том самом параличе, выпавшем из сна в реальность вместе с танцем. Танцевавшие вошли в коридор, прошли мимо него, глядя перед собой, и он приметил, что глаза дочери более синие, чем когда-либо прежде, как небо за иллюминаторами. Послышался звук затворяемой двери, он продолжал сидеть, припав к стене, и ему казалось, что так прошло минут пять. Потом почувствовал, что может шевелить шеей, обернулся и увидел, что дверь распахнулась и показалась Яана, в форме Незнакомца и при шпаге. Мундир был широк ей в плечах и свисал, зато штаны сидели как влитые. Она проплыла по коридору, кружась в танце с невидимым партнером, и выплыла в ночь. Тамаренко стряхнул оцепенение и выбежал за ней. На фоне фиолетового пятна ночи Яана медленно кружилась над волнами в танце с невидимкой, удаляясь, размываясь в синеве. «Дьявол!» – шепотом воскликнул отец и почему-то, потерявшись, прошлепал босыми ногами обратно в каюту и увидел лежащего на диване юношу, с руками по швам девичьей ночной рубашки, смертно бледного, с немигающим взглядом в потолок и какою-то презрительной улыбкой на застывших губах[10]. Отец побежал обратно, воззрился на звезды, сел у ног скрипачей, что, опустив глаза, все играли, уставился перед собой и стал ждать, когда закончится и этот сон, бывший для него страшнее, хотя в нем не Яана лежала на смертном одре, а ее Демон, она же удалилась в полете, в танце, пусть даже посмертном, но отцу так казалось страшней, и он все сидел и ждал чего-то под луною и скрипками.

Святость и предательство Дзёанны-о-Цуру соч. 75

Яне Кандовой

…дьявол не раз являлся в тех деревнях… в облике невиданного арапа…

Акутагава. «О-Гин»