За границами снов

Ему казалось, что все так и было всегда, – бабочка ведь была продолжением его сна, но сна, напрочь забытого им, украденного. И снова потянулся день за днем. Вскоре все камни на равнине перестали удивляться, видя, что вокруг зверя всегда витает красавица-бабочка, или не витает, а сидит между его ушей, что торчком. Зверь же по-прежнему не замечал ее, она для него стала сродни тому, чем были для немцев зимние тучи, а бабочка была пусть маленькой, но женщиной, она не могла жить без внимания, особенно без внимания того, кого так любила своим маленьким сердцем; его равнодушие – вот что заставляло болеть, но биться ее нежное сердце. Время падало и текло изнуряюще и однообразно, как снег, или кровь, или слова чужой молитвы за упокой, или как слезы молодой вдовы, слушающей эту молитву. Бабочка старалась изо всех сил привлечь внимание зверя (она кричала, танцевала, злилась и обманывала саму себя), но он в ответ только менял запахи, и это, пожалуй, было единственное, что отличало дни друг от друга. Бабочка была мила, юна, глупа и красива, но лишь когда сорок первый запах звериных будней повторился, она поняла, что этот арсенал хоть и впечатляющ, но далеко не всегда его достаточно, чтобы переместиться из-за ушей в сердце. Короче, она мучилась и страдала, в конце концов решив спросить совета у больших вечно летающих птиц, никогда по земле не ходивших, а лишь касавшихся ее.

Она полетела ввысь.

И только оставшись один, зверь что-то такое почувствовал, у него появился новый, сорок второй запах, который, вероятно, порадовал бы бабочку – запах печали об утраченном, которого не замечаешь, пока имеешь.

Птицы же, вскормленные исцеляющим временем, встретили бабочку холодно. И не потому, что малышка им не понравилась, отнюдь, просто, если все время есть только время, оно, в конечном счете, лечит, особенно от любопытства. Птицы внимательно выслушали сбивчивый рассказ бабочки о собственных горестях, продолжая медленно парить на своих мускулистых крыльях, молча, и лишь одна из них благосклонно повернула свою черную голову и, кроме бабочки, она увидела и землю, про которую уже успела позабыть, и на ней огромного рыжего зверюгу, во весь опор прущего в сторону кургана, и в ее глазах, всегда глядящих в разные стороны, но непременно в небо, рассказ бабочки сложился в цельную картинку. Это такая редкость. Даже для птиц, орошающих землю пометом чужой памяти. Даже для молчаливых птиц, не разговаривающих потому, что это их отвлекает. Это такая редкость…

– Все дело в том, – сказала Птица Случайно Повернувшая Голову, – что у тебя нет имени. Это глупее глупого, знаешь ли, – сказала она, – лишать кого-то сна, не озаботившись обзавестись собственным именем. Знает ли глупая бабочка, что тот, кто не имеет имени, не пахнет даже пустотой?

Нет, глупая бабочка этого не знает… Она вообще ничего не знает, кроме густого звериного меха и сорока одного запаха своего возлюбленного, она даже его имени не знает. Птица в ответ заложила новый плавный вираж, она еще раз посмотрела на несущегося зверя, уже приближающегося к оврагу вокруг кургана, она увидела упорство и покладистый нрав, она сказала бабочке, что запахов у зверя гораздо больше, но имени его не ведает даже она.

– Что же делать? – спросила бабочка и совсем запуталась.

Но Сдуру Заговорившая Птица поняла, что сболтнула лишка, она ничего не сказала, а во второй раз повернула голову – на этот раз в сторону кургана, который красиво отразился в ее темных и разных глазах, – и, позабыв про бабочку, полетела догонять своих, а может, еще куда. А отчаявшейся бабочке не осталось ничего, кроме как лететь к кургану. Она впорхнула туда сквозь дыру в потолке и сразу поняла, что попала в точку. Ну, в смысле, правильно поняла молчаливый птичий намек – здесь она столкнулась с целой стайкой новеньких свежих имен (была у нее даже мыслишка украсть, присвоить самое красивое из стайки, но она постеснялась).

Вниз полетела бабочка, вниз к земле.

Там, в самом темном углу пещеры, коей был курган изнутри, сидел, печально положив голову на колени, подтянутые к подбородку, Бог Бурой Равнины. Дряхлый, мудрый, слепой и, предположительно, всемогущий. Это он придумывал новые имена всему сущему и выпускал их в мир сквозь дыру в потолке – выпускал случайными стайками. Выслушал и он историю бабочки о любви неутоленной, неразделенной, удивился, но не очень (как-никак прилетела она с вверенной ему территории, а случайная дичь нет-нет залетает даже к нему), скорее, ему стало любопытно, чего может хотеть от Создателя существо, созданное не им, занесенное случайным ветром в чужой сон.

Бог сказал: «Гм…»

Бабочка жаловалась ему, что ее возлюбленный ее не замечает.

Бог предположил: «Может, он просто не показывает свою любовь? Потому что ее слишком много, и он боится ее».

– Я даже не знаю его имени, – говорила бабочка.

Бог же думал о том, что и ветер оставляет следы, но сам он настолько стар, что не слышит даже ветра в своей пустой голове. Он спросил, не птицы ли напели бабочке про него, про бога.

Бабочка в ответ молчала, и бог все понял правильно.