За гранью безумия

Узкий коридор и железная дверь впереди. Вместо охранника – кровавая полоса, тянущаяся в глубь зала. Тяжелые засовы неохотно поддаются ослабевшим рукам, дверь открывается медленно, слишком медленно…

Гаспард уже протискивается в щель, когда острые клыки, каждый длиной в фут, смыкаются совсем рядом, цепляя и распарывая ткань, оставляя глубокие борозды на спине. Он вываливается наружу, ползет на четвереньках, шлепая окровавленными ладонями по ступенькам, локтем прижимая книгу к телу…

– Эй! Эй-эй-эй!!! – охранник в несколько прыжков спускается сверху, хватает его за шиворот, рывком поднимая. – Что за дерьмо с тобой случилось??!

Дверь за его спиной распахивается от мощного удара, огромная голова протискивается в проем, клыкастые челюсти смыкаются на орущем от ужаса нигере, потащив за собой во влажную, пахнущую кровью тьму. Гаспард, оглушенный, полуослепший, карабкается вверх по ступеням, которые качает, как палубу в шторм. Его движение – следствие уже не осознанного желания, но инстинкт, примордиальное стремление плоти сохранить себя. Разум же, утонув в жгучих волнах безумия, не властен над ней…

* * *

Времени больше нет. Оно замкнулось в одну бесконечную восьмерку, математический символ Уробороса, аллигатора, пожирающего собственный хвост, священную ладью Ра, раз за разом проходящую Шесть Пещер. Стены – плотная парусина с ватной подкладкой. Железная кровать, намертво прикрученная к полу. Узкое, зарешеченное окно под потолком. Унитаз, почерневший от многолетних отложений. Тяжелая дверь с зарешеченным окошком.

От тюрьмы это место отличается только голосами, что раздаются снаружи: дикими, полными смыслов, недоступных закрытому разуму. Эти голоса, словно дыхание забытых божеств, священными разливами наполняют его обиталище, чистой водой предвечной реки омывают его, освежают и утоляют жажду. И нет горести большей, чем время засухи, время, когда голоса уходят, и он остается в проклятой тишине.

Иногда вмешиваются голоса иные – гулкие и бессмысленные. Их течение – песок пустыни, что першит в горле и скрипит на зубах. Он не слушает их.

Но сегодня один из таких голосов привлекает его внимание. Он словно звучит сквозь время, проникая из далекого прошлого, из жизни иной, давно и безвозвратно ушедшей…

– Спасибо за понимание, доктор Жамме. Редко встретишь человека, столь открытого к диалогу и избавленного от… предрассудков.

– Вы тоже выглядите образованным и вдумчивым малым, невзирая на цвет кожи, мистер, – этот голос ранее звучал многократно, и его звуки – как скрежет песчинок о стекло…

– Приму это за комплимент.

– Я не закончил. Ваш… гм… родственник… склонен к вспышкам немотивированной агрессии. Оставаться с ним наедине, гм… не лучшая идея.

– Доктор, я прекрасно вас понял и в первый раз. Нет нужды повторять. Я уверен, Гэспи будет чертовски рад меня видеть.

– Ваш, гм… Гэспи уже давно не та личность, которую вы знали. Крайне любопытный случай, крайне сложный. Подобной интроверсии…

– Можете не продолжать, я все равно не пойму это ваше медицинское мамбо-джамбо. Вы уверены, что книга все еще при нем?

– Это уже третий раз, когда вы о ней спрашиваете, мистер. И я третий раз предупреждаю вас – не пытайтесь забрать ее. Даже на секунду, даже в его присутствии. Это его внутренний фокус, своего рода фетиш его внутренней самозацикленности. Я ведь говорил, что страницы этого тома он полностью замалевал своими выделениями? Сначала прокусывал кожу и пачкал кровью, потом добавлял и другие, гм… субстанции. Не думаю, что текст подлежит восстановлению…

– Я помню, доктор. Это меня не удивляет.

– …при этом пациент никогда не расстается с ней и все наши попытки насильно избавить его от этой зависимости, в том числе медикаментозные, показали себя, гм… неэффективными. И потому я вновь предостерегаю вас от попыток…

– О, я даже не думал ни о чем подобном, доктор Жамме, уверяю вас. Я здесь по совершенно иным причинам.

– Надеюсь, что так, мистер. Очень, гм… надеюсь.

Скрежет замка заставляет содрогнуться, словно по кишкам проползает огромный холодный слизень. Человек забивается в угол, обхватив руками колени, бедрами прижимая тяжелый, мягко пульсирующий том к впалой груди. Силуэт в слепящем сиянии проема кажется танцующими языками черного огня. Но вот дверь за ним закрывается, и он затухает, сжавшись до простой тени, черной с коричневым кантом.