В ушах звенело. Кажется, я кричал. Может, скулил. Не помню, как смог встать. Ноги несли прочь, туда, к воротам. Погоню я ощутил спиной. Обернулся на ходу мельком – старик бежал, отталкиваясь от земли всеми четырьмя конечностями.
– Отдай! Не твое! – рявкал он на ходу.
Я рванул изо всех сил. Почва норовила выскочить из-под ботинок. Ряд деревьев, просевший забор, кривые приоткрытые ворота – все это маячило впереди, но совсем не приближалось. Что там с автомобилем? Что, если я добегу, а его нет?.. Что-то схватило сзади, принялось трепать куртку, я едва устоял, лягнув мягкое и упругое, повисшее неподъемным грузом. Сбросил с себя, развернулся и со смесью ужаса, злости и гадкого удовольствия впечатал ботинок в бородатое лицо. Старик завертелся на четвереньках, громко рыча и взвизгивая. Выждав момент, я снова пнул его в оскаленную пасть. Затем еще раз и еще, пока он не свернулся на снегу, пытаясь спрятаться от ударов. Стало мерзко от содеянного, но я только чуть сильнее прижал к себе младенца под курткой и вновь побежал.
Занырнул в проем между створками ворот и даже не поверил глазам: «Логан» был на месте. Огибая его, я одной рукой искал ключи.
Щурясь, прикрываясь ладонью от нестерпимого сияния, я поглядел вверх. Позже я буду говорить себе, что ничего не увидел.
Титан заносил ногу надо мной, над машиной, над дорогой, и бежать было бессмысленно.
Ключ попал в замочную скважину, я распахнул дверцу. В салоне приветливо пиликнуло. Переложить дитя на сиденье рядом, сесть за руль, запереться. Конечно, я не успевал, не мог успеть. Зажигание. Шума мотора я не услышал – даже если он был, его заглушило волной грохота и скрежета металла. Барабанные перепонки вмялись глубоко в мозг, свет угас, мир подпрыгнул, раз, другой…
Дезориентированный, оглохший, вжатый в кресло, не знаю, сколько я так просидел, пока не понял, что тьма посерела. В ней различались силуэты деревьев, прямоугольник дорожного знака впереди, сугробы. Я подумал о пепле, висящем в воздухе после взрыва, но не было никакого пепла, просто приближался рассвет. Звон контузии становился все тоньше, но утихать не собирался. Потом вдруг дошло: кто-то кричит, плачет навзрыд. Ребенок.
Я встрепенулся, повернул голову. Младенец лежал на соседнем сиденье, голый, темный, сучил ножками и ручками, кривлялся, хмурился и, не открывая глаз, ревел. Приглядевшись, я понял, что он в чем-то запутался, тонкая золотая цепочка обмоталась вокруг тельца. Я автоматически коснулся собственной шеи – даже не заметил, как сорвало. Малыш боролся с Пелагеей, но не мог выбраться. Я убрал медальон и зашарил на заднем сиденье, ища, во что бы укутать мелкого. «Логан» тихо вибрировал, горела приборная панель. Я мимоходом отметил скомканные ворота снаружи, пустынное поле. Нащупал шарф, подойдет. Глянул в окошко над младенцем и вздрогнул…
Проклятый старик прилип к стеклу и завороженно наблюдал за шевелящимися ручками и ножками. У него оказались светло-голубые прозрачные глаза, справа белок стал алым. В кустистых бровях поблескивал иней, в бороде темнели багровые сосульки, рот был приоткрыт, прореженные зубы торчали в разные стороны, с разбитой губы на подбородок, а оттуда на автомобильное стекло сползала вязкая розовая голодная слюна.
Я накрыл дитя шарфом, и дед, согнувшийся снаружи, прижавшись ладонями к дверце машины, перевел взгляд на меня. Под сиденьем должен лежать разводной ключ. Я никого раньше не убивал, да и не дрался давно. Но его, кажется, просто нельзя по-другому остановить. Малютка между нами перестал надрываться и только часто дышал.