За гранью безумия

Что за дичь здесь творится?! Ноги поскальзывались, я то и дело падал, но поднимался и бежал, в любую секунду рискуя споткнуться о какую-нибудь трубу или напороться на штырь. Дальше! Дальше от этих голых мертвецов, от шлепающих шагов… Что-то несколько раз хлестнуло по подбородку. Молния от куртки? Перед мысленным взором возникла Надя, младшая дочка, спящая в своей кровати, – пухлые щеки, длинные ресницы, – сейчас она, конечно, уже другая, старше, но только не для меня. Машина! Возможно, я сейчас удаляюсь от нее, забираюсь в глубь чугунных дебрей. Ноги остановились, морозный воздух жег легкие, болела голова, пальцы одеревенели. Надеясь, что выбрал правильное направление, я побрел обратно. Застегиваясь наглухо, заметил, что из-под одежды выбился золотой медальон. Мученица Пелагея Антиохийская. Жена подарила восемнадцать лет назад, подумать только… Бережно спрятал цепочку за пазуху, сунул руки поглубже в карманы куртки, пытаясь найти тепло.

Металлические скелеты вырастали на моем пути, их приходилось обходить, путаясь, петляя – это и впрямь был лабиринт, громоздкий, бессмысленный. Почудился голос чокнутого старика неподалеку. Я замер, прижавшись к толстым ребрам, торчащим из сугроба. Ничего. Пока прислушивался, шуршание собственной куртки стало казаться оглушительным…

Затем вдруг заговорил тот мальчишка:

– Дяденька? – сказал он.

Я заозирался, но никого не увидел.

– А вы не видели мою маму?

– Ты где? – выдохнул я, пуча глаза. Ответом была тишина, колючие мурашки лезли за воротник. Наконец он произнес:

– Кажется, я что-то плохое сделал. – Пауза. – Мне нельзя открывать окно. У нас пятый этаж, и голова закружилась. Мне не больно, но мама ругаться будет.

Я сглотнул и прошептал:

– Ты… ты что сделал?

– Просто я устал. Мы все время бегаем.

– Кто «вы»? Мальчик, ты меня видишь вообще?

– Мне кажется, на самом деле она мне не мама.

Я так и не понял, откуда исходил этот тихий болезненный голосок. Больше я его никогда не слышал. Захотелось кричать, просто заорать во всю глотку, от всего этого безумия. Во что я вляпался?! Ноги понесли меня дальше. Я шел, часто замирая, оглядываясь. Чудилось, будто из клеток кто-то смотрит.

Пытаясь развеять паранойю, я подкрался к одной из железных коробок, всмотрелся сквозь кривые приваренные пруты и ничего не увидел. Никаких великанов, мальчиков и голых мертвецов. Нужно было идти дальше, пока не вернулся сторож, но я почему-то продолжал вглядываться во мрак. Почудилось, будто среди пластов черного есть крошечное светлое пятнышко. Отведи взгляд, и оно растворится. Какой это цвет? Едва различимый серый? Или желтоватый? Алый по краям, а в центре золотистый? Яркий, как язычок пламени? В какой-то момент я осознал, что завороженно смотрю на огонек свечи, и в его тусклом сиянии из мглы вырастает силуэт человека. Блики очерчивали скулы, путались в жидкой бороде, ложились на кончик широкого носа и едва уловимыми искорками забирались в те глубокие ущелья теней, где прятались запавшие глаза незнакомца. Усталый, изможденный, кажется, он слабо улыбался. Я видел, что он сидит на земле, худой, голый по пояс. Рядом свеча и чаша с черной жидкостью. К нему ползут руки, слева и справа, много рук, медленно. Они щиплют его кожу и тянут, пока та не рвется, кусочек за кусочком обмакивается в чашу, а потом отправляется во тьму. Глаза мужчины блестят сильнее – наверное, слезы. Ему трудно улыбаться. Он смотрит на меня.

… Твою же мать! Что это? Я неловко отступил, уже понимая, что за слоями грубо спаянного металла темно и ничего нет. Скорее, вашу мать, скорее к машине!

Снова подумал о Рае, ждущей на даче, рука сама собой потянулась к медальону на шее, но остановилась. Ведь было время, когда я вроде бы верил во что-то. А сейчас даже простую молитву придумать не могу – не услышат же.

Мигнуло что-то впереди? Словно волчий глаз моргнул. Внутренне выругавшись, я поспешил на этот неясный отблеск, а когда понял, что передо мной вырисовывается фигура, было уже поздно. Маленький, сгорбленный, в дешевом пуховике мужик сделал несколько шажков назад, когда я на него вылетел. В губах он сжимал тлеющую сигарету. По крайней мере, настоящий живой человек.

Из темноты раздался женский вскрик. Так кричат только от боли. Я обернулся туда, попытался вглядеться в очередное гнездо из арматуры, и тут мужик с сигаретой завопил и скакнул ко мне. Его лоб врезался мне в щеку, в ноздри втиснулся кислый запах пота и табака, ботинки поехали на скользком, и я оказался на земле. Не успел прийти в себя от удара о лед, как сумасшедший обрушился сверху: он не говорил, только мычал и сопел, упершись плечом мне в горло…

Где-то снова закричали, но я уже не мог повернуть голову в ту сторону. На тошнотворный страшный миг тьма стала абсолютной.

… Затеплился огонь, зашевелились тени. Показалось, что кошмар отступил, что я проснулся в своей постели и не в квартире, а на даче, шесть лет назад, когда все было проще… Вот и жена меня зовет с первого этажа. Только голос у нее странно слабый, хриплый, непохожий совсем: