За гранью мира алая заря

Если Маруша сумеет вырваться из последнего полета, то на заре ее ждет Вирия. Теперь было известно, каким станет мир, когда несущий весть прибывает третьей зарей. Усталость постепенно смазывала воспоминания. Маруша не знала, действительно ли видела она сквозь зеркальце зеленые просторы. И не могла сказать, точно ли на картинке изобразили тот самый вяз. Но Вирия существовала, как мечта, как следующая глава, как припев песни, куплет которой уже отзвучал. Песни, которую и захочешь, да не забудешь.

Далекая страна. Там пронзают небо шпили башен белого замка. Там запутываются в крепких ветвях желтые облака, а раскрывающиеся поутру лепестки цветов являют многогранные алмазы. Там чистая озерная вода утоляет и жажду, и голод. Там обладатели тяжелых клювов и цепких когтей не сцепляются в бессмысленных поединках, а сражаются умными разговорами. Там кошки и коты, крадучись, пробираются по лунным лучам через невидимые границы в тщетных надеждах отведать мяса бессмертных, но гибнут, лишь только пересекают запретную черту. Там, по тенистым чащам, ползут змеи, ведомые желанием победы, но достается им лишь горечь поражений. А по вечерам, от черного до багряного края небес, раскручиваются спирали странных облаков — серо-алые дороги, приводящие на поляны вечной весны не птиц, но тех, кто тоже умеет летать. Там голоса Сирина и Алконоста свиваются единой песней, на которой и держится весь мир.

Сказочные видения помогали скрасить монотонность полета, пока Маруша не углядела на темном пространстве поля точку, которая была чернее, чем все вокруг. И ей вдруг безумно захотелось взглянуть на то, что прячется во мраке. Пусть даже там ждет Тот, Кто Сидит На Качелях. Маруша найдет, что ему сказать. Справа наплывала большущая призрачная стая. Еще несколько секунд и маленькая птичка затеряется в ней навсегда.

Приникнув к земле в скользящем полете, Маруша устремилась к неизвестности. Земля то трескалась, то лопалась глиняными пузырями. Вырастали из недр колючий репей, жгучая крапива, красноглазый папоротник, остроклювый шиповник и ярко-зеленые клинки жесткой могильной травы. Но раз за разом уворачивалась от них Маруша и спешила к тому, что теперь казалось холмиком. Потому что когда у тебя есть цель, все преграды и препятствия, все случайности и обстоятельства, все обиды и неудачи наполовину теряют силу. Потому что теперь есть куда лететь. А холмик вздыбился над землей человеческой фигурой в развевающемся балахоне.

— Крииии, — жалобно проскрипело под складками разлохмаченной одежды.

«Качели! — ухнуло в груди Маруши. — Там скрываются качели».

Мигом все приготовленные слова вырвались из головы и расплескались по холодным просторам Ночи Легостая, бесследно затерявшись в бороздах бескрайнего поля. В голове поселилась неприятная пустота. Но Маруша не сворачивала. Она летела вперед, словно маленький истребитель, отважно идущий на последний таран. А когда фигура стала невыносимо высокой, Маруша злобно вцепилась во вражеское плечо и почувствовала под излохмаченной тканью привычную плоть дерева. Человека сделали из брусков и накинули на него негодный плащ, превратив в самое обыкновенное…

— Пугало, — выдохнула Маруша облегченно и немного даже разочаровано. Эту нелепую фигуру поставили здесь отпугивать птиц. Но посреди угнетающего своей бесконечностью страшного поля, которое охраняли безмолвные сорняки и мертвые стаи, пугало только согревало своей привычностью. Маруша сразу повеселела. Ей вспомнилось…

14

Когда твои крылья не в силах поднять тебя над землей, мир огромен и пугающ, потому что ты еще ни разу не видела его с высоты.

Ты знаешь, что мир бескраен, когда крылья возносят тебя над ним.

Но он бескрайнее в тысячи раз, когда надо пройти его ногами.

А ты не в силах просто идти, ты, подпрыгивая, несешься вперед на негнущихся лапах, словно чувствуешь, что вот-вот этот длинный мир закончится, а за ним начинается сказка. И ты должна успеть туда первой.

Глаза слезятся от переливчатой, волшебной, манящей синевы впереди. А поотставшее солнце теплыми лучами указывает дорогу.

Но путь дальше закрыт.

Маленькие-маленькие птенчики из спутанной травы глядят на угрюмую скособоченную фигуру.

— Ну, девочки, — шепчет Бренда. — Кто первый?

Сдавленное воркованье. Теперь уже никто не хочет быть первой. Это сейчас чудище притаилось в неподвижности, а подлети, шевельнет деревянной лапищей, сожмет угловатыми пальцами, да утащит в черную пасть безвозвратно. И останется от тебя на память сломанный хохолок макушечных перышков.

— Я попробую, — кашляет Милица, вспархивает, но, не долетя и половины, разворачивается и комком смятой бумаги падает обратно в кусты.

Птички смеются. Смех заглушает страх. Смеясь, забываешь, что должен бояться.