За гранью тьмы (СИ)

Незнакомые слуху аккорды словно проникли внутрь, окружили, нарушив прежнюю устоявшуюся безмятежность.

И подчинили навсегда.

Завороженный, я слушал летящую по ветру музыку, а пальцы уже плели затейливый кружевной узор из воздуха, стекающих по щекам слез, жара замершего в оцепенении сердца. Я создал все из ничего, я создал Ее из себя. Ее — мою скрипку, часть меня.

— Не было никакой Косы, не было истинного Жнеца Смерти. Я просто больше не мог быть тем, кто я есть, — в груди как канаты натянуты, до предела тяжело; сглатываю вязкую слюну, делаю глубокий вдох и замолкаю, не в силах продолжать.

Смотрю прямо перед собой, в пустоту сумрака комнаты Тео; чувствую ее дыхание, учащенное биение в груди и молчу.

— А что случилось потом? — тихо-тихо спрашивает Тео, сжимая мою руку.

— Ничего. Город изменился, потому что меняется все, — отвечаю сухо; слышу, как неузнаваемо хрипло звучат произносимые слова. — Иногда я играю для них, потому что это приносит им спокойствие, напоминает о тех днях, когда они были собой.

— Им? Кто такие — эти они?

Беру необходимую нам обоим паузу, оттягивая неизбежное. А когда вновь начинаю говорить, мой голос обретает присущую ему силу и спокойствие.

— Я должен оставить тебя, Тео. Мое присутствие разрушительно. Нет, — поворачиваюсь к открывшей было рот девушке, жестом прерывая ее. — Слушай меня. Слушай внимательно.

Тео замирает на кровати, вцепляясь в мою руку сильнее. Сидит совсем рядом, бедром касаясь моей ноги, глаза, наполненные волнением, влажно блестят под стеклами очков. В комнате полумрак; источником света служит только тусклая настольная лампа с наклоненным абажуром.

— Однажды я погубил одного человека тем, что остался рядом, — говорю откровенно, как есть, не подбирая выражений. Озвучиваю свою боль, не надеясь на понимание. — То, что я несу в себе — оно изменит тебя. Я не могу этому помешать, просто не знаю как. Я видел то, что происходит с людьми, когда рядом… — пытаюсь найти верное слово, но оно ускользает скользким змеем, прячась на дне сознания, — …такие, как я. Мы влияем на вас, даже если не желаем этого.

— Одержимость? — произносит Тео спокойно, и я точно превращаюсь в каменное изваяние, когда сполохом в голове проносится понимание.

Она знает. Давно знает обо всем, без моей помощи найдя интересующие ее ответы.

— Истерия, галлюцинации, потери сознания, кошмарные сны, — ровно говорит она. — Тот человек, о котором ты рассказываешь, он был одержим? Кто он такой?

— Тот, кто был мне очень дорог, — отвечаю, не отводя взгляда. Дергаются уголки губ Тео, морщинка пролегает на лбу.

— Я не он, — с решимостью в голосе произносит, а я чувствую новые, незнакомые мне прежде эмоции, ударом кнута хлестнувшие по щеке. Это больно, по-настоящему ощутимо больно.

Не злость, не раздражение — что-то другое, не менее сильное, едва поддающееся контролю. Не помню этого чувства, не могу описать его, не нахожу в памяти ничего похожего.

Удивляет так, что неприятная гримаса скользит под кожей; кривая улыбка мажет по губам, превращая лицо в ледяную маску.

— Ты не он, — соглашаюсь, рассматривая лицо Тео, полное теней. — Вернее — она. Но ты умрешь, как и она, если я останусь рядом.

Не боится, не опасается даже. Поднимает вторую руку и кладет ее на мое плечо, крепко стискивая пальцами рукав плаща.

— Она умерла, потому что была одержима?

Выдыхаю, морщась от боли — болит абсолютно все, даже там, где зияет черная дыра на месте сердца, выжженного дотла от единого прикосновения Тео.

— Она умерла, потому что знала мое имя, — произношу небрежно, холодно, с вызовом. Смотрю в карие глаза, широко распахнутые, полные внутреннего пламени, пожирающего мое тело.

— Ты убил ее? — Тео почти не дышит, сжимая с силой пальцы, сдавливая мои руки. За стеклами квадратных очков ее лицо не выглядит невинным и юным, как прежде. Незнакомое мне чувство подчинило себе Тео, придало сил, горячей решимости.

— Я убил ее, — леденеют губы, когда произношу вслух то, что прятал даже в собственных мыслях.

Мгновение тишины, нарушаемой лишь далеким гулом проезжающих за окном автомобилей. Мгновение открывшейся истины, обнажившейся, словно острая сталь, правды.

А затем…

Тео тянется вверх, губами к моему лицу. Ведет, легко касаясь, влажным ртом по щеке, тихо стонет, вжимаясь в меня всем телом.

Волосами под подбородком щекочет, одним прикосновением вызывая вихрь дрожи, прокатившейся по спине вниз, приподнявшей волосы на затылке.

Вздергивает подбородок; губы у самого моего уха, чуть задевают пылающую кожу, когда Тео произносит чуть слышно:

— Да и пусть она катится к самому Дьяволу…

Чувство, которое не могу опознать, то, что ведет Тео и уничтожает меня, лишь краем коснувшись, слепое, сильное, лишенное разумности — невероятно почти, но нахожу ему обозначение. Дикая, проснувшаяся ревность к моему прошлому изводит Тео, жгуче пронзает, ранит и, невероятным образом, дарит силы.