За гранью видимого. Инструменты связи с потусторонним миром

Короче говоря, ненормальная обстановка („со мной дурно обращаются, меня не любят, не понимают и не принимают” и так далее в том же духе) в моей родительской семье подвигла меня к поискам моего родного, биологического отца. Все, опять же, типично: в стране, где порядка 70–90 % браков разваливаются с треском и переломанными судьбами после одного-двух, максимум трех лет существования, счет таким историям идет на миллионы. Мне все же посчастливилось встретиться с родным отцом, хотя преград к этой встрече было больше, чем достаточно. К тому моменту, как мы все-таки встретились, он был жив и здоров, хотя и находился в уже довольно солидном возрасте. Нас разделяла пропасть поколений (я был достаточно поздним ребенком), но, несмотря на это, наши с ним отношения очень быстро приобрели на удивление большую глубину и исключительную духовную близость. Я с удивлением смотрел на умудренного жизнью седого человека, формально годившегося мне по возрасту в деды, но в каждом его слове, в каждой его мысли, в каждом его действии узнавал самого себя, только отлившегося чуть другой гранью. Никогда в жизни я еще не встречал человека, настолько сильно, глубоко и тонко понимавшего меня и похожего на меня так, как будто бы я – это он сам. Удивительное, потрясающее ощущение, которое я мог бы сравнить разве что только с чувством „наши идут!”. Чтобы было чуть более понятно тем читателям, которым их судьба позволила родиться в полной счастливой любящей семье, представьте себе оккупированную врагом деревню. Кругом плач, насилие, расстрелы, мародерство… И это продолжается уже долго, очень долго. И вдруг последние из чудом оставшихся в живых мирных жителей слышат сначала тихий, но чем дальше, тем все более явственно различимый звук: этот звук они узнают из тысяч. „Свои”. Звук выстрелов „наших” пушек, „наших” танков, „нашей” артиллерии… И вот уже занервничали, засуетились и как-то заметно „сдулись” оккупанты, чувствовавшие себя до этого полноценными хозяевами этой земли. „Наши идут!”

Судьба отвела нам с отцом около десяти лет на то, чтобы быть вместе. Как мог, я добирал в общении с ним то, чего был полностью лишен в той семье, в которой вырос. Любовь, понимание и принятие, опыт и знания, историю фамилии и рода, чувство безопасности, защищенности, чувство „своих” и принадлежности к „своим” – все то, чего я был лишен всю свою жизнь начиная с самого раннего детства. А потом его жизнь трагически оборвалась.