За гранью возможного

Девятова поразили эти испуганные глаза. Мотя сдернула с себя косынку, попыталась обвязать простреленную грудь. Косынка оказалась короткой.

- Я сейчас...

Мотя, не разгибаясь, вошла в рожь и вскоре появилась с сорочкой в руках. Привстала, беспокойно огляделась и торопливо начала рвать ее. Потом осторожно принялась пеленать окровавленное тело. Ее худое, милое лицо, на котором от выстраданного и пережитого легли преждевременные морщинки, разрумянилось, покрылось капельками пота. Перепеленав, устало разогнулась, хотела что-то сказать и вдруг замерла, прижавшись всем телом к Девятову.

Ветер донес звуки шагов, чужую речь.

- Тебе здесь оставаться нельзя, - прошептала она, когда все стихло. Подсунула под мышки бойца руки, попробовала его тащить.

В глазах Девятова небо сделалось огненным, лицо Моти тоже запылало, и он потерял сознание...

Очнулся нескоро. Лежал на одеяле, рядом увидел автомат. Вместе с Мотей теперь стояли еще две женщины, скорбно смотрели на него.

Заметив, что боец наконец открыл глаза, Мотя просветлела лицом:

- Что, родной?

- Мешок, - высохшими до шуршания губами прошептал Девятов. - Где мой мешок?

- А его возле тебя не было, - растерянно сказала Мотя.

- Поищите, мне без него никак нельзя...

Мотя моргнула и поспешно встала.

Все трое, не разгибаясь, вышли из кустов.

Девятов терпеливо ждал. Прошло, наверное, с час. Хотя в его положении, когда не было сил молча сносить страшную боль, и мгновение могло показаться вечностью. Со стороны деревни послышалась стрельба. Навязчивое беспокойство овладело бойцом: "Уж не Мотю ли?.."

Поднялось над головой и медленно стало сползать в сторону солнце, а ее все не видно. Без Моти Девятов был беспомощен и потерян.

Она появилась, когда небо стало чернеть, густой тенью налились кусты. В руках держала вещмешок и еще какой-то узелок.

- Заждался, наверное, - сказала виновато. - Немцы мешали... - Мотя положила рядом с Девятовым вещмешок. - Вот, брат нашел в поле, недалеко от забора... - Присела, стала разворачивать узелок. - Я тут поесть тебе принесла, попить...

- Это по нему стреляли? - спросил Девятов.

Мотя грустно улыбнулась.

- Увернулся...

Девятов вздохнул, и тут же его пробил мучительный кашель. Мотя испугалась, быстро достала из свертка бутылку. Кашель отступил. Потом смочила остатками воды косынку, заботливо, что-то пришептывая, протерла бойцу пылающий лоб, лицо. Девятов, забыв про боль, смотрел на нее и думал: "Бывают же на свете женщины с такими руками!.."

На следующий день сквозь тревожную дремоту он уловил что-то похожее на скрип телеги. Насторожился. В его сторону кто-то ехал.

Оказалось, Мотя, а с нею мужчина.

- Я сделала, как ты хотел, - сказала она. - Федос Рыбак отвезет тебя к своим.

Они положили Девятова на телегу.

- Только не волнуйся, - укрывая бойца сеном, успокаивала она, - все будет хорошо.

Федос привез Девятова в урочище Печек. Ну а там его встретили сбившиеся с ног товарищи по отряду.

Рабцевич приказал доставить в Москву с таким трудом добытые у врага отравляющие вещества Николаю Прокопьевичу Бабаевскому, который только что заменил Змушко, направленного в Полесское партизанское соединение.

Рабцевич хотел отправить в Москву на излечение Девятова, но боец чуть ли не со слезами упросил оставить его в отряде.

- Я с вами прилетел сюда, - сказал он командиру, - вместе с вами хочу и дальше воевать.

- Да ты посмотри, ранение-то у тебя какое, - сочувственно проговорил Рабцевич, - а у нас ведь нет врача.

- Я сильный, поправлюсь...

Девятова поместили в местный лазарет под наблюдение медсестры Наташи Андриевич.

Через несколько дней Центр получил вещественные доказательства намерения гитлеровцев применить отравляющие вещества на советско-германском фронте.

Бой под Антоновкой

Было раннее сентябрьское утро. Линке и Рабцевич, раздевшись по пояс, пилили дрова. Всякий раз, когда позволяла обстановка, комиссар старался помочь в хозяйственных делах: пилил, колол дрова, вскапывал землю, поправлял грядки, косил траву, носил воду... Иногда, как вот и сейчас, ему удавалось увлечь Рабцевича.

Небо было хмурое, неприветливое, но в траве, кустах, деревьях словно горело солнышко - это рдела многоцветьем сочных красок опавшая листва.

Распилив одно бревно, тут же взгромоздили на козлы другое - большое, толстое, покрытое корявым панцирем коры. Наточенная, удачно разведенная, пила вновь зазвенела, вгрызаясь в крепкий кряж.

- Карл, расскажи поподробнее, как прошло совещание, что было нового, - заметил Рабцевич.