За Камнем Жизни

- Тимур? – прохрипела она. Кажется, она сорвала голос. – Тим, мы где? А это Егорушка? Но как вы оказались вместе? И кто обещал?

Она шептала, горло саднило, в голове туман и полный раздрай.

- Ба, всё потом. Пока не разговаривай. Ты вставай. На сундуке одежда. Одевайся. Тебе в туалет надо – за занавеской ведро с крышкой. На улицу ты ещё не сможешь сходить.

Мальчишки вышли, а женщина стала осматриваться. «Куда же я попала и как?».

Рубленая изба, старая. Брёвна ровные, одно к одному, но с трещинами. Пазы аккуратно проконопачены мхом. Изба не большая. Она лежит на деревянном топчане, на матрасе, набитом сухой травой и застеленном старой простынёй из неотбеленного льняного полотна. Укрыта тоже простынёй. Подушки нет. Топчан широкий, квадратный, немного более двух метров по стороне. «Мы, наверно, на нём спали втроём», – сделала вывод.

Встала. Закружилась голова. Пришлось сесть. Топчан не высокий, на уровне табурета, стоящего рядом. На женщине льняная рубашка до середины голени, ворот круглый с разрезом, на завязочках. Рукав прямой до середины предплечья, то есть на три четверти. Окоём рукава украшен узенькой дорожкой вышивки растительного узора. Наверно, и по вороту есть вышивка. Зеркала нет.

Топчан стоит у стены не плотно, имеется проход, доступ к другой стороне топчана, а изголовьем плотно к стене. В ногах печь с лежанкой. Между топчаном и печью неширокий проход. На лежанке свёрнутая в рулон постель. Рядом с топчаном у стены стоит сундук, старый, потемневший, закрыт на висячий замок, какими запирают дома. В скважине торчит ключ. На сундуке одежда. Юбка тёмно-серая, полушерстяная, но не очень длинная, до середины голени. В татьянку, на узком поясе и с застёжкой – деревянной пуговицей-палочкой. Кофта, блузкой язык не поворачивается назвать, синяя, линялая, с круглым воротничком, на костяных пуговицах с ноготь большого пальца и с четырьмя отверстиями. «Бельевые, что ли?». Пришиты шесть пуговиц лапкой, суровыми нитками. Ещё одна рубашка, короче той, что на ней – до середины бедра. «Понятно. На мне ночнушка», – догадалась женщина. Под юбкой скромно прятались панталоны по колено, на верёвочке. «Потом пуговицу пришью, если нитки с иголкой найдутся. А то узел затянется и фиг снять успеешь», – пообещала себе. Ещё кожаные жилетка со штанами. Штаны Лукерья прикинула – её размер, аккурат в пору. В жизни не нашивала кожаных штанов. Ведь в них и сопреть недолго в летнюю-то пору. Кожа тонко выделанная, мягкая, тёмно-коричневого цвета. Застёгиваются штаны и жилетка опять-таки на те же бельевые пуговицы. «Других нет, что ли?», – подумала придирчиво. Пока надевать не стала. Да-а, ещё шитые чулки, чуть выше колена с верёвочными подвязками. И белый платок льняной. Ну, не совсем белый, тоже застиранный, зато по краям с мережкой. Платок тоже не надела.

Над сундуком окно. Небольшое, на четыре квадратные шибки. В раму вставлены мутные зеленоватые стёкла. Низкого качества, с полосами искажения. Такие стёкла были в пору её детства, только тоньше и прозрачней. Правда, там ещё песчинки попадались. Окно открывается на две створки и закрыто на крючок. Взрослый в окно не пролезет, а худенький подросток сможет. Занавесочки на окне раздвинуты на две стороны, линялые. Были когда-то голубые. Тоже льняные. За окном можно разглядеть лес.

На широкий шаг от окна занавеска, отгораживающая угол. Занавеска тоже не первой молодости, потерявшая свой голубой цвет, но ещё помнила о нём. Крепилась на продёрнутой в подгиб верёвочке, концы коей были привязаны к гвоздям.

За занавеской висел в углу глиняный умывальник литра на два в форме заварочного чайника с длинным прямым носиком и округлым выпуклым дном. Помнится, такой висел в сенях у бабушки Дуни. Бабушка называла его рукомойником. С боков имелись ушки, через которые продёрнуты концы шпагата. Пересекая угол крепилась к стенам доска, на коей и висел на деревянном крюке рукомойник.

При близком рассмотрении деревянный крюк оказался сучком, сколотым, видимо, с чурки и закреплён на доске железными скобками. Рядом на стенах с двух сторон на таких же «крюках» висели льняные полотенца: одно бывшее белое, а другое неотбелённое серое – для лица и для рук. Белое ещё и промережено по концам, и бахрома выпущена.

Под рукомойником на широкой чурке стояла небольшая лохань. А рядом с чуркой – деревянное ведро, накрытое крышкой. В ведре в небольшом количестве воды плавала запашистая трава.

- Ну, что, Лукерья Савельевна, – проговорила сиплым голосом, – даже в пору раннего детства у тебя таких «удобств» не было. Нет, туалет-то тоже на улице был, а умывальник стоял на кухне в углу, заводской. Но, вот, чтобы деревянные вёдра и тазы… раритет средневековой российский. Куда же тебя занесло?

Малую нужду справила, умы…лась. У-мы-лась. Нет, ещё не умылась, а первую пригоршню воды на лицо плеснула, да руками провела… «Что такое? Что с лицом?! Примерещилось, что ли? Мёртвым может мерещиться?». Ещё раз по лицу провела ладонями. Это не её лицо…

- Это не моё лицо! – прошептала панически.