За Хребтом

Сурнай услышал ту интонацию в вопросе, которую Лем постарался тщательно скрыть в ворохе из сбитого дыхания, громкого голоса и небрежного тона. В нем была надежда, которая бы оправдалась всего лишь одним ответом. Ответом, который Сурнай знал, но ответить им не мог.

– Нет, – коротко ответил лейтенант, чтобы не сбить дыхание.

– Понятно, – сник Лемор и отвернулся.

Поняв, что нужно все-таки объясниться, внести ясность в свои мотивы, Сурнай сказал:

– Я строго подчиняюсь Уставу, и содействие осужденным за предательство в нем запрещено.

– А если действовать не по Уставу? – спросил Лемор.

– Знаешь, Лемор, вы хоть и арестанты, но я допускаю мысль, что как люди… В любом случае мои действия и поступки всегда четко регламентированы Уставом. Это закон, – отрезал лейтенант.

– В этом и есть проблема таких, как ты, Сурнай, – Лемор вновь шел вполоборота.

– У меня нет проблем, в отличие от тебя, – язвительно ответил лейтенант.

– Это намек на то, что я сидевший? Так сейчас это не имеет никакого значения, ты точно так же рискуешь шкурой, не пойми ради чего. А что насчет проблем, так они есть. И заключаются они как раз в слепом повиновении приказам и этому твоему Уставу.

Сурнай молчал и слушал. Не то, чтобы ему было интересно, что сейчас скажет его собеседник, но ввязываться в глупый спор ему хотелось еще меньше.

– Вас в армии превращают в безвольных слепых марионеток, готовых сделать все, что будет приказано. Всунули вам этот Устав, написали там, что правильно, а что нет. Что нужно делать, а чего делать категорически нельзя. Ограничили вас, повесили, как лошадям, на глаза шоры, показали цель и пустили галопом. А вы и рады, – похоже, его серьезно задело безразличие Сурная.

– А ты лучше всех знаешь, что правильно? – спокойно спросил лейтенант, не глядя на собеседника.

– Уж получше вас. Я, между прочим, член Конторы, организации, которая сейчас борется против тех, кто вас оболванил. То, что они внушают вам, неправильно. Мы хотим сделать Демиругию свободной и справедливой.

– А с чего ты решил, что у тебя этих шор нет и твои убеждения правильны?

– Потому что это понятно любому здравомыслящему человеку. Нельзя цепляться за пропаганду как за руководство к жизни. Это навязанное мнение, нужно думать критически.

– Люди, которых я считаю здравомыслящими, считают, что Устав дает возможность жить правильно, – пожал плечами Сурнай.

– Ты меня вряд ли поймешь, – вздохнул Лемор, – мы по разные стороны баррикад.

– Я вижу это иначе, – рассудил лейтенант, – ты говоришь, что твои взгляды правильны, а мои нет, так?

– Да, вам запудрили мозги, чтобы вы лучше подчинялись командам.

– Но почему ты считаешь, что твои убеждения на самом деле верны? Ведь я могу сказать обратное с теми же доводами.

– То, что у тебя в голове, тебе продиктовал Военный Комиссариат, в котором одни подлецы и нахлебники.

– А тебе, как я понял, диктовала Контора, в которой одни предатели и изменники, так?

– Нет, Сурнай. За мной стоит правда, – воинственно сказал подпольщик.

– А правда, Лем, у каждого своя, – усмехнулся лейтенант, – ты точно такая же марионетка, как и я. Твои друзья также рано или поздно сложат жизни за идеи какой-то Конторы. Только я сложу ее за Родину и без капли сомнения, ведь так сказал Устав. У солдата можно отнять все, но Устав всегда будет с ним. И солдат всегда будет знать, правильно он поступает или нет. А на что ты опираешься, откуда берешь уверенность? За кого готов погибнуть? За кучку подлецов, которые хотят захватить власть? Когда ты будешь лежать и умирать, раненный пулей в попытке сделать революцию, ничто в голове не скажет: «Ты погиб за правое дело». И последней твоей мыслью будет осознание того, что все это было зря. И это самое страшное.

– Зато я погибну свободным.

– Свобода человеку в радость только тогда, когда хотя бы во что-то в этом мире можно верить без оглядки, – на лбу Сурная выступил пот.

– Так тебе в Уставе написали? – угрюмо спросил Лемор.

– Это причина, по которой я полностью отдал себя службе. А в Уставе сказано, что наша свобода – в дисциплине, – закончил Сурнай и принялся делать глубокие вдохи, восстанавливая дыхание, сбитое разговором.

Лем что-то задумчиво хмыкнул и отвернулся, сосредоточившись на дороге.

* * *

В то время как трое арестантов во главе с военным пересекали нейтральные территории, в Демиругии, на подземных уровнях здания правительства, кипела работа. Лабиринт из бетонных коробок бесконечных кабинетов и коридоров, их соединяющих, находился в движении. Со стороны могло показаться, что снующие, как муравьи, люди пребывали в панике и носились от одной двери к другой без всякого смысла, но кто так подумал, ни разу понятия не имеет о работе этих мест. На самом деле, каждый шел по определенному делу, и, если присмотреться, во всей этой суетливости напряженной беготни была некая упорядоченность и четкая структура.