За Хребтом

Но за время своего путешествия он уже устал удивляться чудесам. Последний раз обернувшись на ослепительно красивый край Республики Кант, сияющий летним восторгом и искренней радостью, он глубоко вздохнул, пытаясь навсегда отложить в памяти запах лесов и полей. Где-то между деревьев мелькнули Палий и Хасар. «Опять поняли, что мой путь был самым лучшим, – беззлобно усмехнулся Лем, – догонят, если захотят».

Ему вдруг вспомнилась его мама. Не лицо и даже не голос, а лишь образ, подернутый дымкой далеких воспоминаний. От ее присутствия тоже становилось тепло и приятно, словно выходило солнце и наступало лето. По телу всегда разливалось тихое умиротворение. Уголки губ Лема поползли вверх, расплываясь в счастливой улыбке. Это было одним из самых ранних и добрых воспоминаний. Одним из тех, которые бережно хранят в самых дальних уголках души и лишь изредка, украдкой достают, чтобы хоть на несколько мгновений впитать в себя те чувства, что в нем содержатся. Мама дала ему прозвище, но сейчас Лем никак не мог его вспомнить. Это было что-то бесконечно уютное и по-детски наивное. Такие прозвища не принято говорить вслух, когда ребенок вырос, но вся семья втайне друг от друга помнит его, ведь оно содержит в себе целое детство, огромный мир, емко выраженный одним словом.

Внутри вдруг всколыхнулось смутное беспокойство, не имеющее формы. С каждой попыткой Лема напрячь память, оно становилось все более конкретным и тоскливым. Лем занес ногу и шагнул на мост. И в тот самый момент, когда стопа почти коснулась асфальта, когда вес тела уже был за чертой каменистого берега, он вспомнил.

«Юшки! – вытолкнула его память. – Она звала меня Юшки!» – подумал Лем.

Теперь все встало на свои места.

* * *

Воздушный замок иллюзий воспаленного сознания революционера лопнул, подобно кожному нарыву, и бесследно растворился в реальном мире. Высокое синее небо вмиг затянулось привычной серой хмарью, поля окропились грязным снегом вперемешку с радиоактивным пеплом, а летнее солнце сузилось до пронзительного красного карлика, едва пробивающегося к холодной земле. Щуплая фигурка Лема рухнула вниз, не найдя опоры на несуществующем мосту. Безжалостная гравитация ударила тело о прибрежные камни, разом переломав хрупкие человеческие кости. Не было угасающего взгляда и затянувшихся прощаний с жизнью. Не появилось старухи с косой, протягивающей руку. Даже не возопили в яростном крике чайки, ужаснувшись случившемуся. Ведь смерть, как всегда, застает врасплох, не имеет чести, не щадит и не дает времени на размышления. Это всегда происходит «слишком». Слишком быстро, слишком резко и слишком жестоко. Но какой бы смерть не была, она навсегда остается точкой в личной истории каждого. Неумолимым знаком препинания, оканчивающим текст, несмотря на множество мыслей, идей и слов, которые могли бы быть еще написаны.

За секунду до того, как волны прибоя сняли изувеченное тело с камней, на бесформенном лице Лема Свирягина блеснула улыбка, а из кармана выпал красный металлический значок в форме звездочки, с тихим всплеском скрывшийся в толще воды.

Когда Хасар и Палий добежали до обрыва, тело уже унесло волнами.

Лишь хлопья снега мягко падали на землю. Наступила зима.

* * *

Палий, судорожно глотая ртом воздух, первым добежал до края обрыва и в изнеможении повалился на снег, силясь отдышаться. Случилась самая ужасная и обыденная вещь для нашего мира – не стало живого человека. Хасар подошел степенно, помог археологу подняться, мельком глянул вниз на незамерзающие мертвые воды, уносящие бесформенный силуэт от берега, и коротко бросил:

– Прыгнул.

– Прыгнул… – горько подтвердил Палий, – зачем?

– Его выбор, – неопределенно ответил Хасар. – А причины… уже не имеют никакого значения.

– Молодой ведь еще… – тихо протянул в ответ на свои мысли седой археолог. – Вел себя так странно. Как будто утонул в своих же иллюзиях.

– Иллюзиях? – усмехнулся кочевник, кутаясь в куртку от морозного ветра. – Все мы в них живем. Просто его была непохожей на наши.

Снег ровно ложился на черствую землю, стыдливо пытаясь скрыть ее рваные раны от глаз… кого? Тех, чьи действия превратили ее в запекшуюся коросту? А стоило ли убирать с их глаз результаты всеобщего малодушия? Возможно, лишь узрев деяния свои, человек может, наконец, остановиться в своем голоде до нетронутой проказой его существования жизни. Хотя, как знать, не со всех путей можно повернуть назад.

* * *

– И что теперь? – разом постаревший Палий перевел мутный взгляд на кочевника, задумчиво смотрящего куда-то вглубь полуострова.

– Возвращайтесь к тому народцу, при правильных наставлениях из них выйдет толк. Попытайтесь изменить их. Станьте тем самым Богом, каким они вас уже нарекли.

– Зачем же? – горько усмехнулся археолог.

– Чтобы их вера в ваши слова и поступки была абсолютной.

– А что… – протянул Палий, – мне нравится… Получается, я вновь стану кем-то вроде преподавателя. А вы тогда будете кем?

– Никем, – отрезал Хасар. – Здесь наши пути разойдутся. Я найду их. Или, по крайней мере, разыщу то, что от них осталось.

– Кого? – удивленно спросил седой археолог.