За краем мира

Здесь висели высушенные, сморщенные лапы — звериные и птичьи, а меж ними — и человеческие кисти. Ровно отсечённые, точно скальпелем, какой был у папы. Здесь стояли крупные стеклянные банки, где в мутноватой зелёной жиже плавали круглые глаза всех мастей, а потом попались подряд два сосуда, в которых эти же глаза плавали кругами, выпустив плавнички и хвосты, словно мальки. В третьей банке они же ползали по дну, словно лягушки — и разом уставились на ойкнувшую Молли.

— Не пялься на них, не пялься, — недовольно бросила старуха. — За мной иди.

Уже привычная невысокая дверь, притолока, которой взрослым приходится кланяться. Обширная, хоть и низкая горница. Большая белая печь, столы и лавки, всё как обычно — необычна, правда, длинная плита с конфорками всех размеров, где горит огонь и мерно булькает пара здоровенных округлых кастрюль, или жбанов, или горшков — кто знает, как верно прозвать? — с мутными бульонами разных цветов, от жёлтого до коричневого, источающими резкий травяной запах.

Здесь был огромный стол с каменной столешницей и неприятного вида железными скобами по углам, при виде которых невольно представляешь, как тебя к ним привязывают за руки и за ноги. Здесь был деревянный отполированный пенёк с торчащей из него дюжиной ножей самой разной длины.

Полки с глиняными кувшинами, чашками, плошками, горшками, причём явно не для еды. От одного взгляда на них Молли бросало в дрожь.

А ещё здесь из стены выходили две медные трубы с позеленевшими кранами, нависая над обширной раковиной, чего Молли не видела ни у Предславы Меньшой, ни у её средней сестры.

— Садись, — деловито, но без особой приязни бросила старуха. И сама первой устроилась в высоком кожаном кресле, добытом явно где–то в Королевстве.

— По обычаю, — Старшая ухмыльнулась, показав жуткие зубищи, — по обычаю должна я тебя спрашивать начать, мол, дело ли пытаешь или от дела lytaesh', в смысле — бегаешь; а ты должна была б сказать, мол, прежде чем спрашивать, надо гостя накормить, напоить да в баньке выпарить. Но ты не наша, так что садись и ешь. У меня по- простому — что в печи, то и на стол мечи. Разносолов не держим, но каша с маслом.

— Берёзовая? — вырвалось у Молли. Она ойкнула и зажала рот ладошкой.

Старуха ухмыльнулась шире.

— Вижу, Таньша тебе уже наплела–наговорила… У меня, девочка, всякая вина виновата. Не научишься себя держать — и сама сгинешь, и других погубишь. Так что да, берёзовой каши отведаешь. Не стой столбом! Не люблю. Сказала, за стол садись — значит, садись!

В горнице был, помимо каменного, и второй стол, куда меньше — обычный, деревянный, некрашеный. На котором невесть откуда возник горшок с дымящейся кашей и воткнутой в кашу деревянной ложкой.

Кошка Ди, жавшаяся к ногам Молли, слабо мяукнула.

— А. Тебе тоже, — кивнула старуха. — Vasilii! Покажи гостье, где чего.

Чёрный кот словно соткался из воздуха. Подошёл к насторожившейся Ди, коротко мяукнул. И неспешно потрусил куда–то прочь.

Диана следом.

— Vasilii не обидит, — усмехнулась хозяйка. — Тепло у меня тут, вот живность всякая и плодится. Я их ядами не травлю‑Vasiliyu забава да корм. Там и на твою кошку хватит, и ещё останется. Ешь, кому говорю! — сердито прикрикнула она, и Молли вихрем влетела за стол.

— У меня так — от пуза ешь, коль в деле сечешь, — строго сказала старуха. — Но когда пузо набито, только спать и можно. А чтобы учиться — голова нужна ясная. А потому сегодня лопай, завтра уже всё, на хлебе и воде сидеть будешь.

Молли икнула.

Хозяйка ухмылялась беззлобно, и, в общем, ничего из ожидаемого пока не случилось — что станет она на Молли с порога орать, обзывать бездарью и тупицей, призывать ей на голову все громы небесные да оплакивать свою судьбу, что послала ей в ученицы столь дубиноголовую девчонку. Но мелькало порой в глазах старухи что–то такое, от чего Молли пробирала дрожь. Слова — что слова! Они обидны могут быть, но только если ты сам внутренне с ними согласен — так говорил папа, когда, случалось, Молли задразнивали в школе и она в слезах прибегала домой.

Каша была хороша. Обычная для Rooskies гречка, Молли к ней уже привыкла — в Норд—Йорке гречу совершенно не знали. Каша с салом, жирная, пальчики оближешь, м–м–м!

Молли и не заметила, как вычистила горшок чуть не до блеска.

— Спасибо, госпожа хозяйка…

— Не за что. Ну, слушай меня, Молли Блэкуотер. Сестрицы мои — да и другие — про меня тебе уже пона- рассказывали. Старшая я, так меня и зови. Кот мой Vasilii, а пёс — Polkan, он во дворе хозяин. Зачем ты здесь очутилась, ведаешь ведь?

— Ведаю, госпожа Старшая.

— Хорошо. Да, хиловаты младшенькие мои сестрички, не справиться им с таким даром, что у тебя, — самодовольно объявила Старшая, усмехаясь. Молли опустила глаза — только бы не глядеть на жуткие жёлтые клыки. — И про огненную гору не забывай тоже. Двор мой на горячих ключах стоит. Вода в трубе во–он той — оттуда. Так что знаю я, что нам с тобой сделать предстоит. А вот ты — знаешь ли?

Молли опешила.

— Виновата, госпожа Старшая… откуда ж мне знать?

— Плохо! — немедля рыкнула хозяйка, прищуриваясь. — Голова тебе дана не косички носить!