За Кубанью

— Вступать в переговоры с «дядей» не собираюсь, — ответил Махмуд. — То, что он предложит, мне не подойдет. И тебя переубеждать не собираюсь, мне известна твоя преданность «глухому дяде». Ты его идеализируешь. Уверен, что все-таки разглядишь его истинное лицо. Но не окажется ли поздновато? Отвечать-то придется каждому за себя, на «дядю» не сошлешься.

Ибрагим кратко излагает предложение Улагая. Махмуду приходит в голову странное, но верное соображение: Ибрагим ведет себя не как помощник Улагая, а как его посредник.

— Напрасный труд, можешь не тратить слов, — обрывает он Ибрагима. — Иди, дорогой, и передай «дяде»: еще не поздно явиться с повинной. И его помилуют, Советская власть держит слово. Но если не явится до декабря — расстреляют. Это все. После ликвидации Врангеля мы примемся за бандитов. Кстати, Ибрагим, передай ему свежую газету, там сводка: Врангель шмыгнул за Перекоп.

Ибрагим выжидает: не скажет ли Махмуд что-нибудь лично ему. Нет, молчит. Очевидно, такие, как он, в расчет не принимаются. Разменная монета. Можно идти. Но тут в голову приходит дикая мысль.

— Понял, Махмуд, — говорит он. — Все передам. А к тебе хочу обратиться с дружеской просьбой: помоги позвонить по телефону одной девушке.

— Не помогу, — резко отказывает Махмуд. — И не думай. С агентами через военкомат связываться решил?

Ибрагим тяжело поднимается. Таким Махмуд еще не видел его.

— Дело у меня не военное и не политическое, — неуверенно поясняет он. — Хорошую девушку я как-то сильно обидел. И жалею, надо сказать несколько слов. Сам позвони на санитарные курсы, попроси к телефону Бибу. Видишь, я ничего не скрываю.

Махмуд отлично знает Бибу с санитарных курсов, не раз видел ее там, не так уж много адыгеек в городе. Он вертит ручку телефона, кричит, называет условные слова, спорит с кем-то, ожидает, снова спорит. Потом долго ждет, потом спорит и снова ждет. Наконец сообщает: у телефона Биба. Девушка никогда не держала в руках телефонной трубки.

— Что? Что? Плохо слышу… Кто это?

— Биба, — говорит Ибрагим, беря трубку, — это говорит тот, кто украл тебя. Я очень жалею, что все так нехорошо получилось. Я тебя люблю и готов умереть за тебя. Ты слышишь? Прости меня, если можешь. И знай: всегда буду считать тебя своей женой.

Девушка держит у уха трубку, не зная, что и сказать обнаглевшему бандиту. Ибрагим тщетно ждет ответа.

— Биба, скажи хоть слово.

Ответа нет.

— Прощай, Биба. Извини…

Ибрагим возвращает трубку Махмуду, благодарит. Лицо его бледно, рука дрожит.

— Садись, — снова приглашает Махмуд. — Мне хотелось поговорить с тобой.

— Кажется, поговорили…

— То ведь я не с тобой говорил, а с «дядей».

Но Ибрагим не садится. Махмуд тоже поднимается.

— Мне кажется, что ты и Улагай — это не одно и то же. Я всегда считал, что у тебя своя голова на плечах. Неужели ты все еще слепо веришь своему начальнику?

Наконец-то Махмуду удается встретиться со своим собеседником взглядом. В глазах Ибрагима — растерянность.

— Поздно мне обо всем этом думать, — равнодушно бросает он. — Пулю на лету не поймаешь.

— Мы не пули, а люди, Ибрагим. А человека можно даже с края пропасти увести.

— С края можно, — вздыхает Ибрагим. — Но я уже лечу в пропасть. Поздно! Не вздумай задерживать меня, — вдруг зло добавляет он, — мне жизнь не дорога.

— Этого не ожидал от тебя, — обиженно произносит Махмуд. — Говорим как товарищи… Ну бывшие товарищи. Думаешь, эти русские не догадываются, откуда ты? Все еще воображаешь, будто все люди глупее вас с Улагаем? К нам такие, как ты, каждый день приходят сдаваться.

— Извини. Никак не пойму вас всех.

— Кого это — всех?

— Да вас, комиссаров. Ну я пошел.

— Приходи, Ибрагим, разговор надо закончить.

Хлопает дверь. Махмуд задумчиво глядит в окно. Мимо проходят четверо в бурках. Что там они еще натворят?

— Сбивают? — осведомился русский товарищ.

— Сбивают и сами сбиваются, — смеется Махмуд. — Сложный переплет. — Он подробно пересказывает беседу с Ибрагимом.

— А может, вы зря напрямую? Может, стоило повести игру? Ведь это не рядовой бандит.

— Не по мне это, Василий Лукич. В таком деле актером быть надо, а я человек простой, бесталанный: что на душе, то и на лице. Да и не проведешь такого, как Ибрагим, с ним лучше напрямик. Я думаю, он придет — на распутье парень.

— А может, перехватить их, — предложил Василий Лукич.

— Себе во вред, — возразил Махмуд. — Сейчас он на все пойдет, а через недельку сам явится. Дозреет. Тогда и Улагай может в переметной суме оказаться.

А те, в бурках, торопливо сворачивают в переулок.

— Ночью возвращаемся домой, — говорит своим спутникам Ибрагим. — Рамазан будет не скоро, ждать больше нельзя.

— А этот как? — осведомляется Аслан. — Клюнул?

— Тебе это знать не положено. — Ибрагим бросает на него подозрительный взгляд. — И вообще запомни закон разведки — излишнее любопытство равно самоубийству. Ты что, на красных работаешь?

— Да мне что, — обиделся Аслан. — Чихал я на Махмуда.