За кулисами

Нью-Йорк сходил с ума от обрушившихся на город осадков: к восьми часам улицы выстилали сверкающие в свете вывесок плотные сугробы. Пешеходы и транспорт погрязали в них, ото всюду доносились гудки раздосадованных водителей. Пейзажи спокойных окраин я променял на бешеный центр, не засыпающий в преддверии Рождества. Вывеска "Плаза" заманчиво мерцала и зазывала посетить пятизвёздочный отель хотя бы на экскурсию по наряженному лобби, но бдительный охранник уже несколько раз намекнул мне о том, где находится выход. Редкий снег кружился в ледяном воздухе, оседая на плечи и рукава, которые я без устали отряхивал. Машина была припаркована в тридцати минутах ходьбы, и это казалось удачей в условиях декабрьского коллапса. Хотя я мог уверенно заявить, что сегодня мне сопутствовало довольно странное везение…

Заявиться сюда. Стоило ли? С каждой минутой это становилось всё более отстойным решением… Чтобы не окоченеть к приходу Мишель, я прогуливался вдоль парадного входа в отель из стороны в сторону и озирался, чтобы вдруг не упустить её прежде, чем она войдёт в лобби. А ещё на меня косо смотрела охрана, ведь счёт времени уже пошёл на часы… Сегодня должна была состояться наша общая репетиция, но, вероятно, Мишель танцевала одна. Не знаю, чем занял её Крэг, за неимением партнёра: поддержки и парные части в одиночку не исполнишь, девушка осталась без напарника на полпути, но в отель не торопилась.

В этом я был способен понять Мишель. Мне тоже ужасно не хотелось возвращаться домой. Даже холостяцкие апартаменты на Манхэттене стоили не дешево и, несмотря на фешенебельный ремонт, хоть и тешили моё самолюбие, никогда не казались уютными. Моя квартира превратилась в "публичный дом" с первого дня покупки, и как я не пытался осесть в Нью-Йорке основательно, чувство защищённости посещало меня редко. Особенно сейчас, когда я понимал, что торопиться в квартиру будет не от куда. И не к кому спешить по утрам. От этого в груди скверно жгло, и я ничего не мог поделать. Даже на улице под щиплющим ветром у порога в её отель было уютнее, чем дома.

Стыдно признавать, что я влюбился. Процесс принятия оказался невозможно болезненным и нелепым, потому что я по-прежнему этого отчаянно не желал и изо всех сил сопротивлялся. Лишающая дыхания ощутимая ломота безустанно напоминала мне о той, что осталась в быстро наступившем прошлом. И это было предельно странно для такого человека, как я… Страдать по девушке. Но я искренне не верил, что смогу блюсти себя ради одной бесконечно, а Мишель ясно дала понять, что другого не приемлет. И то, что наши чувства взаимны… В этом факте меня убивало каждое слово. Противная дрожь нападала на тело до тошнотворного головокружения; я терроризировал сам себя, пытаясь пресечь тепло, которое выжигало грудь какой-то смехотворной надеждой на непонятно что.

Невозможно было поверить, что наших репетиций больше не будет. Я долго вспоминал первую встречу, никак не находя в воспоминаниях, за что зацепиться. Вроде бы обычная девушка с шикарной фигурой ― привычное явление в кругу танцоров, но дело и не во внешности, и даже не в правильно-дрянном характере. С того дня я всё рассуждал над тем, что Крэг разглядел в Мишель, с ходу выделив из толпы: через чур выдающуюся ответственность, хваткость или попросту пресловутое мастерство. Она, похоже, ощущалась иначе, чем другие люди в зале, по-другому смотрела, двигалась. После знакомства с ней я, человек, танцующий ради танца, вынужден был признать, что даже простая походка оставляла впечатление о Мишель, как об исключительной танцовщице. И это было удивительно: в конце концов я начал испытывать чувства, даже не понимая, что конкретно меня привлекает в ней, и с каких пор этот процесс запустился. Мне недоступно было знать, что я неосознанно наблюдаю за каждым её шагом и стремлюсь быть ближе. В запасе находок о Мишель накопилась уйма раздражающих и восхищающих меня вещей, думать о них я мог безостановочно, но от этого ещё ни разу не становилось легче. Только больнее с каждым разом.