За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году

От другой встречи, состоявшейся днем раньше, у Орлова осталось ощущение досады и раздражения. К помощнику Председателя пришли трое сотрудников одного из технических подразделений КГБ, совсем еще мальчишки. Они с волнением стали рассказывать о том, как девятнадцатого августа, услышав о начале путча, оставили службу и отправились к Белому дому — «помогать тем, кто давал отпор хунте».

— Мы не хотели оставаться в Комитете, потому что он участвовал в перевороте! Мы пошли защищать демократию! А нас представили к увольнению! Нас увольняют за то, что мы боролись за свободу!

— А чем вы занимаетесь? Какие ваши служебные обязанности? — спросил Орлов, глядя на возбужденные мальчишечьи лица, на которых был написан праведный гнев и уверенность в своей правоте.

— Мы работаем в вычислительном центре. У нас сменная работа, — каким-то не очень уверенным голосом сказал один за всех симпатичный белобрысый парень. Он выглядел взволнованным. Его лицо то заливалось краской, то становилось совсем бледным. Пальцы рук, которые он судорожно сцепил на коленях, подрагивали. На лбу выступили капельки пота.

— Что же — вас привлекали к каким-нибудь… — Орлов не смог сразу подобрать нужное слово, — к каким-нибудь действиям ГКЧП?

— Н-нет!

— Тогда мне непонятно, почему вы ушли со службы?

— А мы и не выходили на нее. Мы сразу пошли к Белому дому. И все три дня обороняли его.

— Обороняли?

— Да, мы стояли в оцеплении, потом дежурили…

— А на службу вы хоть позвонили? Объяснили что-нибудь? Отпросились, может быть?

— Нет! Мы решили, что будем защищать Белый дом.

Орлов глядел на этих ребят и думал: «Что это? Юношеская бесшабашность? Тяга к романтике? Воздействие массового психоза? Какой внутренний разлад толкнул их на то, чтобы, нарушив дисциплину и пренебрегая служебными обязанностями, влиться в толпу, не осознающую реально ни существа, ни цели, ни смысла событий? О чем думали они, эти мальчишки? Что, оставив службу и выйдя к Белому дому, они становятся борцами за демократию?»

— А теперь нам сказали, что уволят со службы!

— С нами хотят расправиться за то, что мы выступили против ГКЧП! — выпалил один до сих пор молчавший парень.

— Да, и сказали, что можем теперь не выходить на службу! Мы рисковали собственной жизнью, защищая демократию, а нас… Потому что наши руководители — все сплошь за ГКЧП! Их самих надо увольнять… А что же теперь делать нам?

Орлов горько усмехнулся. «Вот ведь как! Сами оставили службу и бросились в гущу толпы, охваченной стихийным протестом. Несколько дней они провели в каком-то бессознательном угаре, наплевав на работу, пренебрегая своими товарищами, считая только себя правыми во всем. Никто ведь их не заставлял осуществлять какие-то действия против Президента, против народа, против российской власти. Органы КГБ, а уж тем более большинство их технических подразделений, как почти вся государственная машина, в оцепенении созерцали развитие событий, не ввязываясь в столкновения и избегая конфронтации. А когда баррикады разобрали, ребята вспомнили, что у них, оказывается, есть служба. Пришли туда, а командиры и сослуживцы почему-то не хотят больше с ними работать. Не хотят, скорее всего, не потому, что они объявили себя «защитниками демократии», а из-за того, что нарушили воинскую дисциплину и презрели нормы служебной этики.

— Ребята, а вы служить-то дальше хотите?

Все трое, будто встрепенувшись, в один голос ответили:

— Да!

— Тогда, может быть, мне стоит поговорить с вашим начальством, поручиться за вас?

Они все вместе, как по команде, кивнули головой.

— Хорошо. Идите. Я обещаю поговорить с вашим руководителем. Но, ребята, имейте в виду, в другой раз надо думать головой!

Они заулыбались, встали, с благодарностью стали жать протянутую Орловым руку. Когда они были уже у двери, Андрей не сдержался и сказал напоследок:

— А о вашем участии в обороне и защите Белого дома… Давайте не будем бросаться такими словами. Я там тоже был и знаю, как все происходило…

Когда за ними закрылась дверь, Орлов подумал: «Сколько же молодежи, таких вот ребят, увлечено романтикой демократической революции, которая на самом деле является чем-то совсем другим. Но чем? Чем?» На этот вопрос Орлов не мог ответить себе даже в самых сокровенных мыслях. Однако он уже понимал главное: август девяносто первого прочертил жирную черту, отделяющую привычное настоящее от туманного, тревожного и непредсказуемого будущего. Только сама жизнь мота показать, станет это будущее лучше того, чем жили уже несколько поколений, или превратится в новый раздирающий страну социальный эксперимент. Благо, среди «победителей» было достаточно экспериментаторов, готовых в угоду собственным амбициям и материальным интересам попрактиковаться на ниве реформаторства.

В конце сентября у Орлова была еще одна запомнившаяся ему встреча, вернее, поездка, оставившая тяжелый осадок в душе.