За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году

Одноэтажный домик Анатолия Николаевича казался очень уютным, и все было бы хорошо, если бы не стоял он вблизи поселкового кладбища. Оля даже заметила, когда они проходили с Андреем мимо него:

— Как-то страшно, мне кажется, здесь жить, рядом с кладбищем.

Андрей тогда усмехнулся и ответил ей:

— Предрассудки! Место хорошее и домик хороший. А кладбище… Ну что же — все там будем!

Потом Орлов не раз вспоминал этот момент. Сначала до него доходили слухи, что недруги калининградского генерала неоднократно пытались отобрать у пенсионера дачу, обвиняя его в незаконном ее приобретении. Жалобы, комиссии, разбирательства преследовали Анатолия Николаевича еще несколько лет. А потом Орлов вдруг узнал страшную весть: генерал застрелился в своем бывшем рабочем кабинете, не оставив никакой посмертной записки. Даже сильному человеку, если он выбит судьбой из привычной жизненной колеи, не всегда удается найти себя в новой жизни. Особенно если рядом не находится настоящих и преданных друзей. А в памяти Орлова осталось крепкое рукопожатие Анатолия Николаевича на перроне Калининградского вокзала и его слова: «Спасибо, что хоть поговорили по-человечески».

Ночь с 23 на 24 декабря 1991 года.

Москва. Крылатское.

Все эти истории вспомнились Орлову в бессонную ночь после встречи с Кузиным, который предложил Андрею сделку — продать его «друзьям» служебную информацию. Он воспринял само это предложение как личное оскорбление и долго не мог успокоиться. «Ведь он меня знает! Почему он предложил это мне? Неужели я дал повод подумать, что могу пойти на подлость?» — терзался Андрей.

Он встал, не зажигая света, оделся, прошел на кухню. Часы показывали половину третьего. Андрей так и не заснул, мысленно перебирая в памяти события последних дней. В голове все путалось: плач Елены Боннэр и декламация Жириновского, вкрадчивый голос Кузина и усталый взгляд калининградского генерала Сороки, «Библия» Гутенберга и указ Ельцина об объединении КГБ и МВД.

Наступивший после интенсивной работы вакуум вынужденного безделья угнетал Орлова больше всего. Привыкнув работать в динамичной манере, не считаясь со временем и собственной усталостью, теперь он не знал, куда себя деть. Нет, Андрей, конечно, мог найти себе какие-нибудь занятия! Он мог читать книги и журналы, рисовать, обрабатывать свои разрозненные дневники, чтобы когда-нибудь потом сделать из них нечто такое, что можно было бы назвать повестью или рассказом. Впрочем, дневники у Орлова были абсолютно бессистемными. Сначала он пытался вести дневник, когда учился в школе. Но его хватило всего недели на две. Методично записывать, как некоторые, все происходящие с ним события и связанные с ними переживания Андрею не доставало терпения. Потом он не раз пытался делать это, будучи студентом МГУ, курсантом сержантской школы в латвийском городе Добеле, во время многочисленных походов и путешествий. Но результат был один и тот же: десяток страниц, исписанных аккуратным почерком, и потом… полный провал на несколько месяцев, а то и лет. Наверное, регулярно вести наблюдения за происходящей вокруг жизнью и своими чувствами — это очень сложная и требующая больших усилий душевная работа. По своему характеру и образу мыслей Орлов, наверное, не был приспособлен к такой работе.

Андрей прошел в большую комнату, прикрыл за собой дверь. Теперь, не мешая спящим жене и детям, он мог зажечь свет. Эту комнату, которая выполняла одновременно роль гостиной и рабочего кабинета, только с определенной натяжкой можно было назвать большой. С одной стороны у нее было окно с балконной дверью, рядом стоял письменный стол с крутящимся кожаным креслом. Слева — стенка из темного дерева, у противоположной стены — раздвижной диван с массивными подушками. Телевизор, телефон, самодельный журнальный столик. В общем, как у всех, за исключением, правда, старинной фисгармонии, которую Андрей за бесценок купил несколько лет назад, сам отремонтировал и теперь иногда извлекал из нее звуки, удивительно похожие на голоса короля музыкальных инструментов — органа.

Андрей открыл дверку книжного шкафа, в котором у него лежали разные тетради с записями, альбомы с фотографиями, старые выцветшие документы, картонные коробки с вырезками из газет и журналов. Он и сам не знал, почему его потянуло к этому хранилищу прошлого. Как будто какая-то безотчетная сила влекла его, заставляла найти что-то такое, что именно сейчас было нужно Андрею. Для чего? Может быть, для того, чтобы почувствовать, что все происходящее с ним временно и не имеет никакого значения перед бездонной пропастью Времени.

Пробегая взглядом по корешкам толстых тетрадей и папок с документами, он уже понял, что ищет именно ту тетрадь. Тетрадь в жестком глянцево-красном переплете с надписью «Еженедельник». Наверное, за всю его сорокалетнюю жизнь это был единственный дневник, который Андрей вел не по дням, а записав сразу всё за две ночи вслед за событиями. Это были самые страшные дни в его жизни. Это были дни, когда умирала его мама.