За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году

ДНЕВНИК:«…Помню, в субботу и воскресенье, 28 и 29 января, я совсем не приходил домой. Мама мне позвонила вечером в воскресенье и сказала:

— Сынок, ты что-то к нам не заходишь?

Ее голос был слабым и усталым… Когда я уходил, мама всегда просила меня позвонить из дома по приходу к себе. А то уже очень поздно (часто это было в 12.00 ночи, а то и позже) и она волнуется. Первое время я звонил, а потом мне показалось это лишним — вроде как посягательство на мою самостоятельность. Однажды я даже нехорошо сказал маме:

— Я избаловал вас своими звонками.

Она больше не просила меня звонить. А я и не звонил…

Пришел журнал «Наука и религия». Я прочитал его. Нашел статью на тему самовоспитания. Я дал журнал маме и попросил прочитать (Есть интересные мысли! Можно было бы поговорить!). Однажды вечером мне мама сказала, что статью прочитала и можно было бы обсудить. Она уже плохо чувствовала себя и делала, конечно, все через силу. Не помню, по-моему, у меня не было желания, я, как всегда, спешил. И как-то не придал значения.

— Мамуля, потом обсудим, — сказал я. — Потом.

А где это «потом»? Где оно? Нет этого "потом» и никогда не будет…

В половине пятого утра (2 февраля) меня разбудил звонок. Папа просил придти. Он снова вызвал «скорую». Маме плохо… Она то со стонами лежала на постели, то вставала и, покачиваясь, с закрытыми глазами (то папа, то я поддерживали ее) ходила по комнате… Казалось, какая-то неведомая сила и тяжесть мучают ее и опа безотчетно пытается освободится от них… Тревога все больше и больше охватывала нас…

…Бабушка стала одевать маму. Мы с папой были уже готовы. Мама могла еще идти… Лицо у мамы было измученным, усталым. Глаза закрыты. Стоны. Ей было очень плохо. Очень. Я это чувствовал… Мама была беспомощной и жалкой в нелепо сидящей на голове шапке, натянутой на лоб почти по самые глаза. Я помню, как в этот момент сжалось у меня сердце… Ее положили на носилки и вкатили в машину. Запомнил странную деталь: ролики носилок не попадали в полозья, и их несколько раз дергали туда-сюда…

До больницы мы доехали быстро… Через две широкие двери мы вкатили тележку с мамой в приемное отделение. Там было уже довольно много людей. Некоторые с любопытством посматривали на нас… В комнате на лежаке сидела полная женщина, которая нарочно тяжело дышала и стонала. Женщина-врач, несколько раз заходившая в комнату, говорила ей, чтобы та шла домой, так как ее класть не собираются. Помню, как та женщина еще сказала:

— Вы хотите, чтобы меня привезли сюда так же, как вон эту! тогда будет уже поздно!

…Наконец, вроде, дело сдвинулось с мертвой точки. Пришел санитар (один из стариков-вымогателей) и вывез тележку с мамой в коридор… Разве мы могли знать, что всего через девять дней по этому же коридору повезут ее, холодную и мертвую, закутанную в простыню, в здание со страшным названием «морг»?!!!»